Начало Заповедника

В 1917 г. 3000 гектаров леса бывшей царской охоты были объявлены Национальным заповедником. Директором Заповедника назначался молодой зоолог В. Э. Мартино; помощником директора - зоолог М. П. Розанов. Все егери были переименованы в наблюдателей. Разумеется, новые начальники Заповедника ревностно принялись за работу, которая выразилась, с одной стороны, в исследовании фауны горного леса, а с другой - в трудной борьбе с браконьерами.

Времена были очень тревожные! Леса все более и более стали наполняться вооруженными людьми. Одна из близких к Заповеднику старых деревень, Саблы, издавна славилась буйством своих обитателей и их браконьерскими наклонностями. А демобилизованный здоровенный сабловец-браконьер, вооруженный трехлинейной винтовкой, был особенно опасен.

Однако браконьеры, жаждавшие поохотиться на оленей, являлись на территорию заповедника не только со стороны Саблов, но и со стороны Ялты и Гурзуфа. В январе 1918 г., когда Мартино и Розанов ехали из Заповедника в Симферополь в автомашине, они были обстреляны сабловцами, и Розанов даже получил ранение лица осколками разбитого стекла. Лично я ходил в Заповедник из Симферополя пешком еще в сентябре и установил там первые дружеские связи, познакомившись со знаменитым егерем-следопытом Даниилом Фомичом Седуном; и, конечно, с семьей В. Э. Мартино - его супругой Евгенией Вениаминовной и прелестным семилетним сынишкой Кириллом.

Обсуждая судьбу Заповедника в ученых и общественных кругах Симферополя, мы единогласно пришли к выводу, что территория его, ограниченная 3000 гектаров царской охоты, слишком мала. Олени постоянно переходили ее границу и выбивались браконьерами. Выдающиеся лесоводы, ботаники и агрономы, посетившие, Заповедник летом 1918 и 1919 годов, - Г. Ф. Морозов, Г. А. Высоцкий, Е. В. Вульф - единогласно высказывались за обязательное присоединение к Заповеднику Султанской лесной дачи, т. е. верховьев реки Качи с ее притоками. Под давлением общественности крымское краевое правительство учредило комиссию по Заповеднику, которой поручалось согласовать вопрос с руководителями Лесного ведомства Крыма. Надо ли говорить, что отношение многих из них к Заповеднику было диаметрально противоположным! Защитников и друзей леса среди деятелей Управления лесами Крыма было очень мало. Счастливым исключением являлись лесовод Углицких и высококультурный ялтинский лесничий А. Ф. Скоробогатый.

В буковом лесу Заповедника

В комиссию по Заповеднику, назначенную крымским краевым правительством для урегулирования вопроса, вошли по существу все биологи Таврического университета - зоологи Э. А. Мейер и я, ботаники проф. Н. И. Кузнецов и приват-доцент Е. В. Вульф и геолог академик Н. И. Андрусов. Большинство из них вошли чисто номинально - деятельную часть комиссии образовали я (избранный председателем комиссии), ботаник Никитского сада Е. В. Вульф, академик Н. И. Андрусов и лесной инспектор Барвинский. Было решено, что комиссия в таком составе выедет в Заповедник и, кооптировав бешуйского лесничего Толубиева и дирекцию Заповедника, разрешит вопрос, так сказать, "в натуре". Эту поездку, запомнившуюся мне во всех подробностях, я и опишу.

Стояла глубокая осень-ноябрь, угостивший Крым небывалыми холодами. Члены комиссии выехали двумя партиями на извозчиках и не совсем одновременно: первым извозчиком ехали Толубиев, Барвинский и я; Андрусов, Вульф и моя жена должны были выехать на следующий день.

Ехать было зверски холодно, по крайней мере мне, так как настоящего зимнего платья у меня не было: мой костюм составляла кожаная куртка с поддетым под нее лыжным свитером; чтобы утеплить нижний этаж своей персоны, я поверх обычных суконных брюк надел еще лишние брюки. Однако этого было очень мало - завывал морозный норд-ост, вздымавший тучи пыли по бесснежной дороге.

Ехали мы долго и нудно. Разговор шел на нейтральные, преимущественно внешнеполитические темы. Темы дискуссионные, касающиеся судеб Заповедника и крымских лесов вообще, мы откладывали до совместных заседаний, это было вполне в моих интересах: здесь я был один, лицом к лицу с двумя опытными лесоводами. "Там, в Охотничьем домике, - думал я, - уже они будут в меньшинстве!"

Зимняя дорога в предгорьях не представляла ничего интересного... Желтели поля, ледяной норд-ост вздымал тучи пыли. Наконец, мы прибыли на урочище Аспорт, где на широкой поляне возвышалось двухэтажное здание Бешуйского лесничества.

- Приехали, Иван Иванович! - по-хозяйски сказал Толубиев, - сейчас закусим и устроим вас на ночлег, а завтра утром довезем до Заповедника.

- Что вы, - возразил я, - ночевать я собираюсь в Охотничьем домике.

- Но ведь извозчику заплачено только до Аспорта, и он едва ли повезет вас в такую темь в глубину леса.

- Да я и не рассчитывал на извозчика, - возразил я, - пойду пешком, тут ведь и семи километров нет.

- Как, один, ночью? - Это же невозможно, мы вас не отпустим! Зайдите хоть погреться!

- Погреюсь с превеликим удовольствием, - согласился я, дрожа мелкой дрожью.

Под кровом своего очага Толубиев превратился по отношению ко мне, своему "ведомственному врагу", в образцового хозяина - зажег две диковинные керосиновые лампы, подогрел на керосинке котлеты, которыми мы все с аппетитом закусили, запив их рюмкой водки.

- Ну, а теперь мне пора, а то ночью напугаю публику в Заповеднике,- сказал я, поднимаясь и плотно застегивая куртку.

- Но ведь это невозможно, Иван Иванович, это же безумие! - в один голос запротестовали оба лесовода. - Вы же рискуете жизнью, ведь леса кишат вооруженными браконьерами! Ведь, как-никак, мы же за вас отвечать будем!

- Ничем я не рискую, - спокойно возразил я, - в такой холод и тьму никакой дурак меня не будет сторожить на дороге, а случайных встреч я не боюсь - я сам могу сдачи дать! - И я похлопал по карману, который оттопыривал тяжелый браунинг.

- Ну, с вами ничего не поделаешь, - сдались лесоводы и пожелали мне счастливой дороги. Мне нечего описывать семикилометровый путь под пологом леса, по хорошо знакомой мне шоссейной дороге. Погода явно улучшилась: ветер стих, вызвездило. Я шел очень быстро, чтобы согреться, и уже через полтора часа стучался в дверь Охотничьего домика, окна которого были освещены. Отперли мне нескоро - послышались голоса, потом отодвигание засова, наконец, дверь открылась, и я увидел перед собой широкоплечую фигуру Мартино. Рядом стоял полусгорбившись высоченный Розанов с винтовкой-маузером на изготовке. Очевидно, настроения у заповедного начальства были такие же, как и у лесного! Впрочем, в отношении их это было вполне извинительно! Слишком у многих сабловских и бешуйских браконьеров Мартино и Розанов поотбирали винтовки, и они имели основание опасаться мести, тем более что были уже однажды обстреляны по пути в Симферополь.

Узнав меня, Мартино воскликнул: "А, вот это приятный гость и как раз к ужину! Раздевайтесь, и прямо к столу!" Войдя в натопленную столовую и жмурясь от яркого света, я увидел за столом семью Мартино и мою сестру Веру Ивановну, поступившую в Заповедник на службу препаратором-чучельщиком. У стула хозяйки, насторожив уши и приветливо, стуча хвостом, лежал красивый сеттер Норма.

Хочу немного познакомить читателя с людьми, которые играли во всяком случае немалую роль в судьбах Заповедника на самых первых этапах его бытия. Директор Заповедника Владимир Эммануилович Мартино был молодой человек среднего роста, сухопарый, но плечистый, с неправильными, но располагающими чертами лица, сильно близорукий, зоолог по специальности, питомец Новороссийского (ныне Одесского) университета. Он был общителен, насмешливо остроумен и фанатически предан науке. Супруга Мартино - Евгения Вениаминовна, сухощавая блондинка, была тоже родом из Крыма. Не получив специального образования, она, обученная супругом, прекрасно знала птиц и зверей, недурно стреляла и была, быть может, еще более фанатичным полевым зоологом, чем ее муж. Преобладание в семье зоологических интересов ярко сказывалось и на сыне Кирюше.

Совсем не похож был на Мартино его помощник Михаил Павлович Розанов - невероятно долговязый блондин. Он был очень силен, и его кулаков сильно боялись браконьеры-татары, давшие ему забавное прозвище "полтора панич". Мартино с юмором рассказывал, как однажды во время обезоруживания пойманных браконьеров один молодой татарин, не будучи в состоянии дотянуться до физиономии своего врага, полез на него, как на фонарный столб, пока не был сбит мощным ударом тяжелого кулачища сверху. Розанов тоже был прирожденным крымчаком, сыном ялтинского врача; еще гимназистом он сделался завзятым охотником-коллекционером, тесно связанным с Симферопольским естественноисторическим музеем. Крестьяне ближайших к Симферополю деревень так и называли его: "Миша с музея". Он только что окончил Московский университет по специальности зоология позвоночных. Итак, дирекция новорожденного Заповедника была вполне на высоте своего положения: это были молодые люди, прирожденные крымчаки, прекрасно знавшие природу Крыма и хорошо эрудированные.

Хорошо выспавшись в отведенной мне комнате, я целиком посвятил утро следующего дня осмотру коллекции птиц и зверьков Заповедника, большая часть которой была препарирована руками моей сестры. Здесь была недурная серия сов - серых неясытей, сычей, сплюшек. Самым ценным экспонатом была тушка черного аиста - редкой лесной птицы, еще не зарегистрированной в Крыму и лишь недавно добытой наблюдателем Д. Ф. Седуном на Холодной воде. После обеда мы на линейке отправились с Мартино и Розановым встречать остальных членов комиссии - Андрусова и Вульфа. После предварительного совещания с прибывшими из Депорта лесоводами в кабинете Охотничьего домика было решено, пользуясь прекрасной, тихой и солнечной погодой, проехать экипажами до Чучельского перевала, затем подняться на вершину Большой Чучели, являющейся одним из наиболее выигрышных панорамных пунктов Заповедника, да и Крыма вообще, обозреть территорию Заповедника и прилежащих лесов "с птичьего полета" и там уже начать "торг". Так мы и сделали.

Охотничий домик в Крымском заповеднике

На Чучели мы встретили моего старого знакомого смотрителя зверинца Стельмаха, которому, к слову сказать, дела значительно поубавилось: дагестанский тур околел, не выдержав как высокогорное животное знойного климата Крыма, а кавказского оленя новый директор Заповедника распорядился отстрелять, чтобы он "не портил крови крымского подвида", кстати сказать еще не описанного в науке.

Подъем на вершину Чучели по прекрасно разделанной тропинке совершен был легко. Академик Андрусов, несмотря на свой почти шестидесятилетний возраст, воочию показал, что всякий полевой геолог уже по роду своей деятельности является тренированным ходоком. Добравшись до вершины, мы расстелили на земле большую подробную карту лесов Крыма, ориентировав ее по компасу.

У наших ног простиралось необозримое серое море лесов, на котором резкими черно-зелеными пятнами выделялись участки хвойных насаждений. Прямо на юг и юго-запад, наподобие гигантской чаши, лежала котловина верхней Качи, охваченная светло-серыми известняками Роман-Коша, Демир-Хапу с Сауркой и Базмана. На север уходил гребень Черной горы, за которой до самого Чатыр-Дага серым ковром простерлись обширные "Бешуйские леса".

Насладившись бесподобной панорамой, мы начали "торг". Основным требованием директора и заместителя директора Заповедника как зоологов было включение в территорию Заповедника части Бешуйской и Каркашинской казенной лесных дач, лежащих на север от горы Черной. Хотя дубово-грабовые, частично сосновые леса их, уже сильно прорубленные, и не представляли особой научной и водоохранной ценности, но в ее молодняках держалось большинство оленей. Мы с Е. В. Вульфом настаивали в первую очередь на включении первобытных по своему характеру лесов Султанской лесной дачи, заполнявших бассейн верхней Качи, припомнив, кстати, авторитетное суждение лесовода и почвоведа Г. А. Высоцкого, считавшего, что эти леса никогда еще не 'знали топора, точнее - сплошной рубки. Лично я высказался также за желательность включения скалистого, трудно доступного ущелья Ямандере, лежащего за перевалом "Конька", т. е. хребта, отделяющего бассейн реки Альмы от верховий речки Улу-Узень, текущей к Алуште. Верховья эти, образуя эффектные каскады, известны под названием Водопада Головкинского - по имени заслуженного геолога, их описавшего.

Лесоводы, понятно, отчаянно сопротивлялись; они, конечно, не оспаривали того, что 3000 гектаров бывшего царского охотничьего заказника должны остаться за Заповедником, но не уступали на увеличение его территории ни гектара.

- Если послушать Ивана Ивановича, - резюмировал Толубиев,- то этак и весь Крым надо объявить заповедником!

- Совершенно верно, - подтвердил я. - Во всяком случае всю лесную площадь Крыма и его археологические и культурные памятники!

При таких разногласиях комиссия, разумеется, не могла прийти ни к какому единогласному решению - ни на вершине Чучели, ни в кабинете Охотничьего домика, где происходило заключительное заседание. Единственная уступка, которую готовы были сделать лесоводы, - это отдать Заповеднику скалистое и малодоступное ущелье Яман-дере, очевидно следуя принципу "На тебе, боже, что нам не гоже", так как вывозку леса из этого ущелья организовать было бы трудновато. Было только решено, что предварительно ущелье осмотрит в натуре "подкомиссия" в составе Н. И. Андрусова и меня. И мы его осмотрели на следующий день в сопровождении прикомандированного к нам наблюдателя Колесниченко.

Первая часть пути - подъем на Малую Монастырскую поляну - сначала мимо монастырских садов, потом смешанным лесом из крымской и северной сосны - была мне уже знакома; но необычайно крутой спуск по ту сторону водораздельного "Каньона", почти на гребне которого расположена Малая поляна, и я и Н. И. Андрусов совершали впервые.

Мы были поражены дикой живописностью ущелья, над которым грозно нависли обнаженные скалы Бабугана с торчащими на них отдельными соснами. Спустившись к руслу Улу-Узеня, мы полюбовались каскадами Водопада Головкинского и слегка закусили, запив принесенные бутерброды его ледяной водой.

Совершив "в поте лица своего" трудный обратный подъем на Конек, мы еще раз бросили взгляд на грозное ущелье и "единогласно" решили, что оно, конечно, будет украшением Заповедника.

Наблюдая, с какой легкостью 58-летний академик брал крутой подъем от водопада на Конек, мог ли я предположить, что через год его сразит мозговой инсульт?

Вернувшись в Охотничий домик, мы остаток дня что называется почили от дел своих и предались мирному отдыху в кругу симпатичной и гостеприимной семьи Мартино.

Особенно уютно и занимательно проводили мы вечера, собравшись вокруг пылающего камина. Мы лакомились вытаскиваемыми из горячей золы печеными каштанами, запивая их красным ливадийским вином и наслаждаясь беседой с таким интересным и тонко остроумным собеседником, как Н. И. Андрусов. Озаренный красным пламенем камина, он со своей огромной пушистой бородой, сияющей лысиной напоминал какого-то доброго волшебника из старинной сказки.

Немало захватывающих историй из своей богатой событиями жизни ученого-путешественника рассказывал он. Мы узнали, например, как во время исследования берегов Каспия его утлое суденышко потерпело крушение у песчаной пересыпи соленого Карабугазского залива... Дожидаясь помощи, геологи питались воблой, втянутой течением в Карабугаз, погибшей там от избытка соли и выбрасываемой волнами на берег в виде естественного солено-вяленого продукта... Рассказывал забавные истории из своей жизни в Германии, в университетах которой он совершенствовал свои знания.

В заключение, возбужденный вином и беседой, Николай Иванович преподал нам неоценимый завет житейской мудрости, который выручал его на протяжении всего его долгого жизненного пути: "Никогда, дорогие друзья, не теряйте хорошего настроения духа; какие бы козни ни строили вам ваши недруги, какие бы неудачи ни готовила вам судьба, смотрите на них философски, с юмором, и помня, что все на свете относительно - и горе, и радость, что все на свете течет, и за пасмурной погодой обязательно выглянет солнце... А главное, никогда не принимайте близко к сердцу своих неудач, не падайте духом и смотрите на мир с юмористической улыбкой философа!"...

Как ни хорошо нам было в Заповеднике, надо было уезжать. Каждого из нас неотложные дела звали в Симферополь. Лесоводы давно уехали, и надо было предпринять контрмеры против козней, которые они несомненно готовили Заповеднику. Обратный путь мы совершили в экипаже совместно с Е. В. Вульфом и Н. И. Андрусовым, причем ехали через Алушту, так как после прошедших дождей реки разлились... Такова крымская зима: выехали мы в трескучий мороз, а вернулись в Симферополь в осеннюю слякоть, в теплый туманный день....

В буреломе Заповедника

После нашего отъезда бешуйский лесничий Толубиев, только для вида подчинившийся решениям комиссии, стал вести подрывную работу против Заповедника: так, по его наущению егерь Колесниченко, провожавший нас с Андрусовым в Яман-дере, застрелил последнего беловежского зубра, до которого еще не добрались сабловские браконьеры.

Впрочем, Толубиеву недолго пришлось "делать дела" в Бешуйском лесничестве. С приходом к власти Деникина в Крыму началась форменная гражданская война, и лес наполнился "зелеными" всех колеров - "желто-зелеными", потом "бело-зелеными", но больше всего "черно-зелеными", т. е. попросту бандитами.

Работать в лесу стало невозможно - его покинули не только Мартино с семьей и Розановым, но и сам Толубиев, на место которого был назначен более решительный и смелый лесничий - Барановский.

Для приличия в Охотничьем домике в качестве "научного сотрудника" по Заповеднику был назначен молодой лесовод Франц, действительно преданный делу охраны природы, но бессильный бороться с Барановским, который по непонятным причинам распорядился срубить в усадьбе Заповедника несколько великолепных сосен и, подобно вождю хозяйничавших в Крыму мусульманских полков - генералу Сулькевичу, вывез из Охотничьего домика в Депорт всю ценную мебель. ..

В общем можно сказать, что в период гражданской войны, т. е. в период власти Деникина, а тем более Врангеля, Заповедника фактически не существовало. Были выбиты не только зубры, но и большинство оленей и муфлонов. Посетив Заповедник через год после изгнания Врангеля, я нашел Охотничий домик почти брошенным, там жил только умирающий с голода Франц.

Возрождение Заповедника началось лишь после установления советской власти в Крыму, после ликвидации разрухи, вызванной интервенцией и гражданской войной, т. е. в 1922 и 1923 годах, когда Заповедник попал в ведение Главнауки Наркомпроса РСФСР.