Карасевда

Карасевда

- Облако, если ты летишь на югъ, пролети надъ моей деревней, скажи Гюль-Беязъ, что скоро вернется домой Мустафа Чалашъ.

Пролетело облако, не стало видно за тюремной решеткой.

Целую ночь работаетъ Мустафа Чалашъ, чтобы разбить кандалы. Только "не тамъ ломится железо, где его пилятъ".

- Демир егелеген ерден копалмаз.

Лучше не спеши домой, Мустафа. Подкралась Карасевда, черная кошка и ходитъ близко отъ твоего дома.

Но бежалъ Мустафа Чалашъ изъ тюрьмы и скрылся туда, где синеють горы.

Долго шелъ лесомъ и зналъ, что недалеко уже Таракташъ, да трудно идти въ гору, усталъ.

А позади звенитъ колокольчикъ, догоняетъ,- едеть становой.

Спустился Мустафа Чалашъ въ Девленъ-дере, Пропалую балку, какъ зовутъ ее отузскiе татары.

Если нападаетъ на кого Карасевда, непременно придетъ сюда, чтобы повеситьея.

Легъ Мустафа Чалашъ подъ дерево. Ветра нетъ, а каждый листъ дрожитъ, шевелится, говорить что-то.

Можетъ быть, что осень пришла; можетъ быть жалеетъ человека, который пришелъ сюда.

Было жарко. Закрылъ глаза Мустафа Чалашъ и пришелъ къ нему странный сонъ.

Сидитъ, будто, старый козскiй Аджи-Муратъ у себя передъ домомъ, пьетъ холодную бузу, ждетъ невесту. Едетъ свадебный мугудекъ и четыре джигита держатъ надъ нимъ на сурекахъ шелковую ткань.

Остановился мугудекъ. Бросилъ Аджи-Муратъ джигитамъ по монете. Опустили джигиты золотые суреки, крикнули: айда! Подхватилъ на руки ткань невестинъ дядя, завернулъ въ нее невесту и унесъ въ домъ.

Заиграли чалгиджи, изо всей силы ударило думбало.

- Айда! крикнули джигиты и Мустафы Чалаша невеста стала женой стараго Аджи-Мурата.

Мяукнула въ кустахъ черная кошка. Вздрогнулъ Мустафа Чалашъ, проснулся.

Смотрели на него съ дерева злые глаза. Не виделъ ихъ Чалашъ; только ныло сердце.

Совсемъ близко подкралась Карасевда.

Схватилъ Мустафа Чалашъ дорожную сумку, выбрался изъ балки. Увиделъ свои горы: Алчак-кая, Куш-кая... Легче стало.

Садилось солнце, спадала жара, по всему лесу неслись птичьи голоса. Запелъ и Чалашъ.

- Алчак - кая, Куш - кая, Сарындэн - Алчак... Эмир Эмирсы бир кызы памукшанъ имшакъ.

- Слаще меда, тоньше ткани, мягче пуха Эмиръ Эмирисова дочь…

Завтра день подъ пятницу; завтра ночью пойдетъ Мустафа Чалашъ подъ окно къ невесте, скажетъ Гюль-Беязъ "горячее слово".

Скажетъ: - Любимая, самъ Аллахъ назначилъ такъ, чтобы я полюбилъ тебя. Ты судьба моя; моя тактыръ. Говорить тебе женихъ твой.

И ответитъ Гюль-Беязъ:

- Ты пришелъ, значить цвететъ въ саду роза, значить благоухаетъ садъ.

И расцвететъ сердце Мустафы, потому что любить его та, которая лучше всехъ.

Пришла ночь, зажглись звезды, зажглись огни по долине.

Вотъ бугоръ; за нимъ домъ стараго Чалаша.

Сидитъ на бугре нищiй цыганъ, узналъ его.

Вернулся?

Подселъ къ нему Мустафа.

- Нэ хабер? Что новаго? - Есть кое-что... Помолчалъ немного.

- Вотъ скажи, какой богачъ Аджи-Муратъ, а на свадьбе двухъ копеекъ не далъ.

- Какой свадьбе? удивился Мустафа.

- Гюль-Беязъ взялъ, двухъ копеекъ не далъ.

Вскочилъ на ноги Мустафа Чалашъ, сверкнулъ за поясомъ кинжалъ

- Что говоришь? Испугался цыганъ.

- Спроси отца.

Какъ въ огне горелъ Мустафа Чалашъ, когда стучалъ въ дверь къ отцу и не узналъ старикъ сына, принялъ за разбойника.

Испугался еще больше, когда понялъ, что сошелъ сынъ съ ума отъ любви къ Гюль-Беязъ.

Не ночевалъ дома Мустафа Чалашъ; разбудилъ двухъ-трехъ молодцовъ, позвалъ въ Судакъ ракы пить.

Разбили молодцы подвальную дверь, выбили дно изъ бочки, пили.

Танцовалъ въ вине Мустафа Чалашъ, танцовалъ хайтурму, всю грудь себъ кинжаломъ изранилъ, заставлялъ товарищей пить капли крови своей, чтобы потомъ не выдали.

А на другой день узнали все въ Судаке и Таракташе, что вернулся Мустафа Чалашъ домой и что тронула его Карасевда.

Дошелъ слухъ до Козъ, гдъ жилъ старый Аджи-Муратъ съ молодой женой. Испугался аджи.

- Чего не сделаетъ человекъ, когда тронетъ его Карасевда.

Заперъ Гюль-Беязъ въ дальнюю комнату и самъ боялся выйти изъ дому.

Но разъ пошелъ въ садъ, за деревню и не узналъ своего места. Кто-то срубилъ весь виноградникъ.

Догадался Аджи-Муратъ кто, и послалъ работника заявить въ волость.

А ночью постучалъ работникъ въ дверь.

Отворилъ Аджи-Муратъ дверь; не работникъ, самъ Мустафа Чалашъ стоялъ передъ нимъ.

- Старикъ, отдай мою невесту.

Упалъ передъ нимъ аджи: - Не зналъ я, что вернешься ты. Теперь не пойдетъ сама.

- Лжешь, старикъ, крикнулъ не своимъ голосомъ Мустафа.

- Позови ее сюда..

Попятился аджи къ дверямъ, заперся въ жениной комнате, черезъ окно послалъ будить соседей.

Сбежалиеь люди.

Ускакалъ Мустафа Чалашъ изъ Козъ, а позади него на седле уцепилась черная кошка.

Теперь всегда она съ нимъ. По ночамъ разговариваетъ съ нею Мустафа, спрашиваетъ совета.

И подсказала Карасевда пойти въ Козы, къ Гюль-Беязъ, потому что заболелъ старикъ и не можетъ помешать повидать ее.

Удивился нищiй цыганъ, когда отдалъ ему Мустафа Чалашъ свой бешметъ, а себе взялъ его отребье.

- Твои лохмотья теперь дороже золота для меня.

- Настоящая Карасевда. Совсемъ голову потерялъ, подумалъ цыганъ.

Оделъ Мустафа Чалашъ цыганскую одежду, взялъ въ руки палку, сгорбился, какъ старикъ, и пошелъ въ Козы просить милостыню.

Кто хлеба, кто монету давалъ. Пришелъ и къ Аджи-Мурату. Лежалъ больнымъ Аджи-Муратъ и сидъла Гюль-Беязъ одна на ступеньки у дома. Протянулъ къ ней руку Мустафа Чалашъ и положила ему Гюль-Беязъ въ руку монету. Не узнала его.

Сжалось сердце, зацарапала Карасевда.

- Мустафу Чалаша забыла?

- Атылан ioк гери донмез.

- Пущенная стрела назадъ не возвращается, покачала головой Гюль-Беязъ.

- Значить, забыла, крикнулъ Мустафа Чалашъ и бросился къ ней съ ножемъ.

Но успела Гюль-Беязъ уклониться и скрылась за дверью.

И пошли съ техъ поръ на судакской дороге разбои. Не было ночи, чтобы не ограбилъ кого Мустафа Чалашъ. Искали его власти; знали, что где-то близко скрывается и не могли найти.

Потому что нападалъ Чалашъ только на богатыхъ и отдавалъ награбленное беднымъ.

И скрывали его таракташскiе татары, какъ могли.

- Все равно, скоро самъ уйдетъ въ Девленъ-дере.

И ушелъ Мустафа Чалашъ въ Девленъ-дере.

Въ лохмотьяхъ пришелъ; одинъ пришелъ, бросили его товарищи, увидели, что совсемъ сумасшедшимъ сталъ. Уже не ночью только, целые дни разговаривалъ Чалашъ съ черной кошкой. Желтымъ сталъ, не елъ, глаза горели такъ, что страшно становилось.

Пришелъ въ Девленъ-дере и легъ подъ то дерево, гдe отдыхалъ, когда бежалъ изъ тюрьмы.

Заснула скала подъ синимъ небомъ, хогелъ заснуть и Чалашъ. Не могъ только. Жгло что-то въ груди, ловили губы воздухъ, не могъ понять, где онъ.

Три большихъ дуба подошли къ нему и одинъ больно ударилъ по голове.

- Затягивай крепче шею, сердился другой, старый, похожiй на Аджи-Мурата.

Толкнулъ третiй изъ-подъ ногъ камень и повисъ Мустафа Чалашъ въ воздухе.

Нашли его отузскiе еще живымъ и добили кольями.

- Отузскiе всегда такъ, говорили въ Козахъ и жалели Чалаша.

- Настоящiе горцы, настоящiе "таты", хвалили таракташцевъ въ Кутлаке и Капсихоре.

Вздохнетъ таракташецъ, вспоминая Малаша.

- Сейчасъ тихо у насъ. Кого убили, кого въ тюрьму увели. И увидевъ орла, который паритъ надъ Бакыташемъ, опуститъ голову.

- Были и у насъ орлы. Высоко летали. О нихъ еще помнятъ старики. Не случись Карасевда, Мустафа Чалашъ такимъ-бы былъ.