У предела Крыма

(памяти Е. В. Вульфа)

У предела Крыма

Восточная часть горного Крыма от Алушты до Феодосии и Керчи - Киммерия древних времен - пользуется меньшей популярностью, чем западная живописная его часть - Таврида древних эллинов. В особенности огромный по размерам Керченский полуостров, образующий 5 крайнюю восточную оконечность Крыма, лежит совсем в стороне от всех туристских путей. И в художественной и в научной литературе о Крыме он освещен очень мало, а путеводители, даже лучшие, обычно ограничиваются описанием Керчи и ее музеев, совершенно умалчивая о природе самого полуострова; получается впечатление, что это уже не Крым, а так, какие-то его задворки, какое-то неинтересное промежуточное звено между Крымом и Кавказом. Даже мне, исколесившему Крым по всем направлениям, удалось до 1925 года побывать лишь в городе Керчи и его ближайших окрестностях - природа самого полуострова была для меня настоящей terra incognita^*. Понятно поэтому, с каким удовольствием я согласился в начале лета 1925 года на предложение моего друга и сослуживца, ботаника Е. В. Вульфа, принять участие в организуемой им экспедиции по Керченскому полуострову. Мы оба работали в то время в только что организованном Крымском научно-исследовательском институте.

^* (Неизвестная земля (лат.).)

Впрочем, основные средства для Керченской экспедиции Е. В. Вульф добыл от Крымводхоза, интересовавшегося вопросами ирригации пастбищ и полей засушливого Керченского полуострова. Е. В. Вульфа, известного уже в то время специалиста по флоре Крыма, интересовало получить хотя бы ориентировочные сведения о флоре и растительности Керченского полуострова, в столь же малой степени изученного в ботаническом отношении, насколько основательно и детально он был исследован блестящими работами выросшего в Керчи геолога академика Н. И. Андрусова.

Для предварительной ботанической рекогносцировки наша экспедиция была организована очень хорошо: Е. В. Вульф ехал не один - его сопровождали его ученик, талантливый молодой ботаник С. А. Дзевановский и препаратор Михаил Иванович Иванов, попечению которого была поручена целая гора гербарной бумаги, почти целиком заполнившая нашу подводу. Впрочем, Михаил Иванович был в прошлом сельским почтмейстером и к обращению со всякого рода бумагами человек привычный. Вульф был опытный ботаник; его ученик С. А. Дзевановский был одновременно и учеником известного ботаника Иосифа Пачоского, который, заведуя в начале 20-х годов научной станцией Аскания-Нова, внушал молодому студенту-практиканту Сереже Дзевановскому любовь и навыки к исследованию степной флоры.

Что касается меня, то я ехал что называется "налегке". Я работал в то время в основном по систематике и распределению крымских наземных моллюсков, и, не успев еще запастись ружьем, орнитологических сборов делать не собирался.

Я решил наблюдать и фотографировать все, но кол-лектировать только моллюсков, амфибий и рептилий.

Закончив сборы, мы 22 мая выехали прямым поездом Симферополь - Керчь. Поезд был крошечный и состоял только из трех вагонов.

После длительной стоянки на узловой станции Джанкой поезд повернул почти на 60° и медленно пополз на юго-восток. Даже не выходя из вагона я мог наблюдать в большом количестве характерных степных птиц: сизоворонок, журавлей-красавок, чернолобых сорокопутов. Погода стояла мерзкая: сильный северо-западный ветер гнал низкие, тяжелые облака, временами разражавшиеся мелким, надоедливым дождем.

Когда мы к двум часам дня прибыли в довольно большое село Владиславовку, нам нечего было и думать тотчас же отправляться в дальнейший путь на подводе - приходилось заботиться о ночлеге. Шлепая по невылазной грязи, мы с немалым трудом добрались до сельсовета, где нам обещали помочь найти ночлег и подводу на следующий день.

Устроившись с жильем, мы воспользовались прекращением дождя, чтобы побродить по улицам... Кругом грязь, грязь и вода. Помимо двух довольно больших "ставков", из которых один с соленой водой, меня поразило обилие каких-то небольших круглых ставочков, до краев наполненных желтой дождевой водой. Оказалось, что ставочки эти не что иное, как заполненные водой воронки от разрывов 16-дюймовых снарядов, которыми английский линкор-дредноут "Queen Elisabeth" обстреливал в 1919 году позиции Красной Армии. Этим он не давал ей форсировать акманайские позиции белогвардейцев, которые занимали Керченский полуостров и откуда они были изгнаны в 1920 году после окончательного разгрома Врангеля.

Несмотря на такое видимое изобилие воды, несмотря на наличие в селе шести колодцев, напиться воды было проблемой: пить колодезную воду почти было нельзя - в ней, как наш хозяин объяснил, "и жаба дохнет". А раз жаба дохнет, то, значит, вода такая соленая, что человеку ее пить невозможно, да и "худоба", т. е. скотина, пьет ее с крайней неохотой. Лишь в одном из колодцев вода была сносная, так что жаба в ней не дохла; но железнодорожная станция получала воду все же по водопроводу из Феодосии. Практически ознакомление с водным вопросом у самого въезда в солончаки Керченского полуострова сулило нам не очень-то блестящие перспективы в дальнейшем, но мы бодро смотрели вперед.

Рано утром 23 мая мы погрузили свои тюки с бумагой на пароконную телегу симпатичного крестьянина Пантелея и тронулись по слегка подсохшей дороге в путь. "Поехали с орехами",- произнес тучный седоусый Михаил Иванович, вскарабкиваясь на свое бумажное сиденье.

Сначала ехать было довольно приятно: оставив подводу тащиться по черноземной размокшей дороге, тянувшейся параллельно железной дороге, я шел рядом по мокрой траве, занятый наблюдениями над птичьим миром: из-под ног то и дело вспархивали посметюхи и малые жаворонки, элегантные чеканы кланялись мне с каждого камня, тучами носились скворцы, перепархивали сорокопуты, а с неба неслись песни полевых и степных жаворонков.

'Поехали... с орехами'

Постепенно погода портилась: начался дождь, который при въезде в небольшую деревушку усилился настолько, что нам часа полтора пришлось отсиживаться в хате какого-то гостеприимного хозяина, угостившего нас неплохой водой из погреба, где запаса ее, по его словам, хватает лишь "до Покрова". Воду эту приходится привозить издалека. Впрочем, в долине какой-то речки, по словам хозяина, сохранилось 77 колодцев, выкопанных еще "женовезцами", т. е. генуэзцами, которым завоевавшие Крым татары в XIII веке "уступили" Керченский полуостров, так что генуэзские торговые фактории сохранялись здесь гораздо дольше, чем в остальном Крыму.

Итак, водная проблема на Керченском полуострове стояла остро с древнейших времен.

Переждав дождь и прошлепав по грязи еще километра четыре, мы прибыли в Парпач - довольно большое сельцо, раскинувшееся на берегу обширного водоема, однако очень мелководного и пересыхающего летом. У самого озера - колодец с омерзительной водой, но зато осененный обрывистым утесом известняка чокракского возраста. Утес этот являлся первой бросающейся в глаза вершиной длинного хребта, протянувшегося в широтном направлении, в сущности от самой Владиславовки до озера Узунлар, и как бы разделяющего восточную часть Керченского полуострова на две части: северную холмистую и каменистую и южную - низменную, солончаковую. За этим хребтом в науке укоренилось название Парпачского, данное ему Андрусовым. Профессор Б. Ф. Добрынин отнес его к категории "низких гор". Высота хребта почти нигде не превышает 40-100 метров.

Утес, возвышающийся над Парпачским озером, достигает 60 метров высоты. Мы взобрались на него но ботаники наши были разочарованы: настолько растительность вершины хребта была выбита скотом! Я тоже не нашел интересовавших меня моллюсков, но зато видел великое множество зеленых жаб, прыгавших по мокрой толоке. Гораздо больше жизни проявлялось на озере: в прибрежных заводях плескались пестрые галагазы (пеганки) и красные белоголовые огари, у берега важно расхаживал долговязый кулик-ходулочник.

Низменность, по которой мы двинулись дальше на запад, имела характер настоящего, местами заболоченного солончака. Миновав деревню Арма-эли, мы нашли здесь "водяной голод" в его крайнем выражении. У жителей не было ни ставка, ни колодцев, и воду им приходилось возить из того же далекого ставка или же заготовлять своеобразным способом: вырывается крытый соломой погреб, разделенный на два этажа решетчатыми нарами, устланными соломой. На эту солому зимой наваливается снег, который летом тает, причем вода стекает в подставленные под настил бочки. Вода эта имеет отвратительный привкус гнилой соломы и почти неприемлема для новичка.

Дальше дело с водой пошло значительно лучше: подъезжая к деревне Минарели-Шибань, мы пересекли глубокую долину какой-то безыменной степной речки, текущей на северо-запад к Азовскому морю. У деревни эта речка была перегорожена прекрасной облицованной камнем "греблей" (плотиной), сдерживающей воды обширного, вытянутого вдоль по долине ставка, верховье которого сильно заросло тростником. Здесь я, помимо вездесущих на Керченском полуострове галагазов, усмотрел тучи чирков и нырков (по-видимому, хохлатой чернети).

Проехав еще с километр, мы под вечер въехали в большое село Кошай, где заночевали в хате зажиточного крестьянина - знакомого нашего Пантелея. Так кончился первый день нашего путешествия. Конечно, я успел понаблюдать и записать гораздо больше, чем ботаники, находившиеся в довольно минорном настроении.

Мы тронулись в дальнейший путь сияющим утром 24 мая. Было тихо, барометр заметно подскочил вверх. Сначала ехать было грязновато, потом полуденное солнце подсушило дорогу.

Степь звенела трелями жаворонков, вдали курлыкали журавли. Было особенно много мелких хищников-пустельг, сидевших на телеграфных проводах, и степных луней, летавших низким, бреющим полетом.

Большой сюрприз ждал меня за хутором Хомутенко: в конце большого ставка мирно паслись три верблюда - первые верблюды, которых я за 25 лет видел в Крымской степи!

Упомянутый выше ставок находился в долине второй степной речки, прорывающей невысокий Парпачский хребет на своем пути к Азовскому морю. Дальше дорога стала подниматься вдоль по гребню Парпачского хребта, достигающего своей наибольшей высоты (124,1 метра над уровнем моря) у вершины Кара-Оба. На этой вершине мы задержались, любуясь развертывавшейся отсюда панорамой: на севере четко виднелось азовское побережье Керченского полуострова с выступающим в мутное море мысом Казантип; на юге кристально чистый воздух, характерный для тыла миновавшего циклона, во всех деталях позволял различать гребни и долины знакомых массивов горного Крыма: Агар-мыша, мыса Киик-Атлама и Кара-Дага с его куполом Святой горы и остроконечной Сюрюк-Кая.

Но ботаники недолго любовались панорамой: проехав еще немного, они, к своей радости, убедились, что дорога проходит участком непаханой целинной степи, сохранившейся по хребту вследствие каменистости почвы. Здесь колыхали свои султаны ковыли (Stipa lessingiana, St. salesskii), пестрели тюльпаны (Tulipa schrenckii) и васильки (Centaurrea ovina), шалфеи (Salvia pratensis, S. aethiops), благоухал чебрец (Thymus callieri, T. hirsutus).

Был удовлетворен и я, найдя впервые степных моллюсков Xerophila arenosa, раковинки которых гирляндами свисали со степных злаков.

Условившись встретиться на дороге, мы разбрелись в разные стороны и потеряли друг друга из виду. Встретившись часа через два и погрузившись на подводу, мы двинулись в путь - ботаники в повышенном настроении хвастали друг перед другом своими находками. Вскоре мы спустились к большому селу Кенегез^*.

^* (Сейчас Красногорка.)

Здесь мы, однако, не задерживались, так как наш возница Пантелей хотел к полудню доставить нас в село Петровское, чтобы "сдать" для дальнейшего транспорта своему приятелю.

Петровское, куда мы прибыли к полудню, произвело на нас впечатление уже настоящего городка - настолько солидный, благоустроенный вид имели его чистенькие каменные дома, крытые черепицей и железом, школа, даже читальня^*. Перед деревней протекала мутная речка, уносившая воду прорвавшегося где-то выше ставка. Водный вопрос разрешался в Петровском наилучшим образом.

^* (Вскоре после нашего посещения село Петровское было переименовано в Ленинское. Известно, что район восточной части Керченского полуострова тоже называется Ленинским, хотя его административный центр - станция Семь Колодезей.)

Дальнейший путь наш пролегал возделанными полями прямо на запад, параллельно Парпачскому гребню. Птиц было очень много: журавли поднимались огромными стаями, на лугах трещали дергачи (коростели), в воздухе реяли канюки и камышовые луни. Присутствие последних, а также различного рода чаек и крачек явно указывало на близость водоемов. Наконец, уже под вечер показалось большое белое здание больницы, стоявшее на окраине Марфовки - большой, многолюдной деревни, насчитывавшей свыше 300 дворов. Мы остановились здесь на ночлег. Выйдя на улицу прогуляться, мы могли насладиться мелодичным свистом зеленых жаб, массами населявших огромный сельский ставок; странное явление, кваканья лягушек не было слышно.

Утром следующего дня выехали рано и направились прямо на юг, к Узунларскому озеру. Сначала дорога шла широкой сырой долиной, окруженной посевами льна. Вскоре проехали совхоз, возникший на месте бывшей помещичьей усадьбы Уч-Кенегез. Здесь прошли отроческие годы известного художника Константина Богаевского. Полуфантастические его композиции несомненно были навеяны каменистыми пейзажами Керченского полуострова.

Усадьба стояла у ската южного отрога Парпачского хребта, на котором заканчивается знаменитый "Скифский вал", иначе Асандров или Ак-Казский вал, пересекающий Керченский полуостров от Азовского моря до озера Узунлар. Сказать по правде, мы и не заметили стертых временем остатков этого древнего "вала", когда-то являвшегося западной границей Боспорского царства. По преданию, его воздвиг Асандр I, царствовавший в I веке до нашей эры^*. С высоты вала открывался обширный вид на Узунларское озеро и отграничивающую его от моря пересыпь.

^* (Вопрос о местонахождении "Асандрова вала" крайне запутан. См. И. И. Бабков. К вопросу о местонахождении Асандрова вала, сб. "История и археология древнего Крыма", АН УССР, 1957.)

Интересно, что и в наши дни административная граница Ленинского и Приморского районов Керченского полуострова проходит, более или менее придерживаясь направления "Скифского вала".

Спускаясь с "вала", я выдержал настоящий поединок с огромным желтобрюхим полозом (Coluber jugularis). Когда я приблизился к нему, намереваясь загнать в сачок, чудовищный змей выпрямился, подобно кобре, и с грозным шипением сам пошел в атаку. Отступив несколько шагов, я вынул пистолет монтекристо, заряженный мелкой дробью специально для охоты за быстрыми рептилиями, и метким выстрелом убил полоза, длина которого достигала почти двух метров! Такие гигантские экземпляры агрессивной, хотя и неядовитой змеи, поселившейся где-нибудь на винограднике, способны нагонять настоящую панику на работающих там девушек.

Наконец, дорога привела нас к берегу соленого озера Узунлар, у северного побережья которого лепились глинобитные хижины деревушки того же названия^*. Унылая это была местность! Плоская засоленная равнина, вероятно еще недавно бывшая дном отступившего озера, поросла кустиками невзрачной травы, которую жители Крыма называют "вонючкой", а ботаники - Peganutn harmala.

^* (Теперь она называется Просторная. Действительно, простора там много!)

Можно было вообразить себя где-нибудь, в Казахстане, где немало таких соленых озер и где жители в те времена, едва перейдя к оседлости, ютились в точно таких же глинобитных лачугах!

Солончаковая равнина, окаймляющая восточный берег Узунларского озера, чем дальше на юг, становилась все безотраднее, а деревушка Кончек, приютившаяся у подножия довольно высокой горы того же названия, была еще более жалкой, чем Узунлар. Оставив подводу в поле, мы стали подниматься на гору Кончек. Поднимались по северному склону, сложенному глинами. Вершина ее оказалась двуглавой: северо-западная ее часть образована известняком чокракского возраста, южная, высотой около 117 метров,- сарматским известняком.

Ботаники были разочарованы тем, что растительность горы была вконец вытоптана голодной "худобой", и лишь несколько утешились обширной панорамой, развертывавшейся у наших ног. На северо-востоке виднелся плоский каравай знаменитой грязевой сопки Джау-Тепе, самой крупной в Крыму; прямо в противоположном направлении - гораздо более солидный каравай горы Опук, за которым синело море с рассыпанными по нему Камнями-Кораблями. Наконец, у самого подножия горы обширное (9 километров длины) соленое озеро Узунлар, похожее на крюк, охватывающий вдающуюся в него гору Кончек.

Как зоолог я был много счастливее ботаников: я спугнул двух зайцев, двух змей, ушедших в расщелины, наблюдал колонии каких-то пчел в расщелинах скал; помимо ряда более обычных птиц - горихвосток, славок, козодоев, видел огромную стаю розовых скворцов! По словам подошедшего пастуха, эти скворцы не случайные посетители Кончека, а гнездятся здесь ежегодно; для меня эти сведения были особенно ценны, так как я знал, что розовые скворцы, эти специалисты по уничтожению вредных саранчовых, вдруг появляются в какой-нибудь местности в год массового размножения саранчуков, а потом, сделав свое дело, исчезают на несколько лет. И вот оказалось, что на Керченском полуострове они отнюдь не являются временными пришельцами.

Спустившись к озеру, мы могли убедиться в его очень большой солености, что не препятствовало, однако, держаться на нем чайкам. Проехав немного дальше, мы попали на берег небольшого, не более пяти квадратных километров, Элькенского озера, вероятно соединявшегося раньше с Узунларским. Вода в нем была розоватого цвета, что указывало на большую соленость, позволявшую организовать правильную выволочку соли. Действительно, на берегу виднелись штабели добываемой соли.

Дальше наш путь проходил под самым северным склоном горы Опук. Мы прибыли в деревушку Чокур-Кояш^* (чокур, или кокур, по-татарски значит сера). В 1922 году здесь функционировал сероплавильный завод, выпускавший серу комовую, черенковую и серный цвет, столь необходимый в виноградарстве, а также в виде побочного продукта- алебастра. Как нам говорили, запасы серной руды достигают в Чокур-Кояше промышленного значения, почему Геолтрест намеревался в следующем же году наладить организацию разведочных работ для расширения промысла.

^* (Теперь Светлое.)

Заброшенность в то время Чокур-Кояшского рудника выражалась в необычайном изобилии всякой непуганой птицы; яркие сизоворонки гирляндами сидели на телеграфных проводах, крича и вступая в драки с еще более многочисленными галками. Ансамбль дополняли изящные щурки, драчливые сорокопуты, деревенские и береговые ласточки.

Вероятно, все это "птичье" гнездится где-нибудь на Опуке,-подумал я и не ошибся! Уже под вечер прибыли мы в крохотную деревушку, приютившуюся у самой пяты одноименной горы. Деревушка была так бедна, что единственным домом, достойным принять столь "знатных" путешественников, как мы, общим собранием сельчан был признан дом муллы. Так как "святой отец" находился в отъезде, принял нас его родственник, великий пессимист и нытик.

Хорошо отдохнув на мягких тахтах служителя культа, мы уже в половине шестого утра начали подъем на Опук. Первым долгом, понятно, захотели осмотреть "Исар", т. е. развалины древнего Киммериона, - укрепленного поселения, сооруженного, по преданию, еще киммерийцами, но уже в V веке заселенного греками. Немного же осталось от древней киммерийской твердыни! Остатки фундаментов снесенных домов, кусок стены - вот и все!

Отдав дань почти доисторическому прошлому, мы с энтузиазмом занялись настоящим. Опук - одна из наиболее высоких возвышенностей Керченского полуострова, так как вершина его пологого купола - около 180 метров. Сложен Опук мшанковыми известняками меотического возраста, разбитыми на ряд параллельных, спускающихся к морю ступеней глубокими сбросовыми трещинами, образовавшимися, по мнению большинства геологов, в результате огромных оползней^*. Трещины эти в высокой степени определяют условия существования на горе как растительной, так и животной жизни. Уже мой поверхностный взгляд неботаника сразу же установил наличие на дне этих глубоких трещин, богатых гумусом, обильной кустарниковой растительности из бузины, шиповника, боярышника.

^* (Впрочем, Б. Ф. Добрынин допускает здесь тектонические явления типа эпейрогенетических опусканий.)

В наиболее влажных местах виднелись изящные вайи папоротника Asplenium ruta-muraria и самой прозаичной жгучей крапивы. Изощренный взгляд наших ботаников установил наличие большого количества шалфея (Salvia scabiosae folia), нигде больше на Керченском полуострове не найденного. Еще больший интерес, по мнению Е. В. Вульфа, представлял Hedysarum candidum, покрывавший весь южный склон горы в таком количестве, что склон казался розовым, а воздух был напоен нежным ароматом этого растения, встречающегося в северных предгорьях Крыма лишь отдельными редкими экземплярами.

Конечно, более ровные места купола были вытоптаны скотом и поросли сорной растительностью с преобладанием Bromus tectorum и Festuca sulcata. На менее вытоптанных участках горели звездочки Adonis flammeus и голубели соцветия "гадючего лука" - Muscari racemosum, желтел дикий мак (Papaver rhoeas).

Разумеется, столь благоприятные условия - богатая не по-керченски растительность, обилие всяческих трещин и закоулков - привлекли на Опук изумительно богатое птичье население. В сущности гора в целом представляла собой единую комплексную птичью колонию! То и дело из трещин вырывались тучи розовых скворцов, устремляясь за добычей на равнину. Так как повороты тела они делали необычайно согласованно, их компактные стаи мгновенно меняли свой цвет, становясь то более темными, то более розовыми. Не уступали розовым скворцам в количестве обыкновенные скворцы и галки, также башенные стрижи, яркие сизоворонки, порой щурки. Из мелких хищников в великом множестве вылетали пустельги - степные и обыкновенные, из более крупных - вороны. А из одной трещины бурно вылетела пара красных с белой головой огарей (Tadorna rutila), тоже гнездившихся в изрядном количестве.

Пройдя к восточному концу, я увидел множество изящных чеканов-плешанок, вообще довольно редких в Крыму. Из кустарниковых зарослей расщелины неслись воркование горлиц и песни славок, горихвосток и дроздов. Когда я опускался в эти расщелины, меня охватывала сырость - здесь было множество всяких моллюсков, сколопендр, кивсяков. Временами обоняние явственно улавливало острый запах лисиц, которых на Опуке великое множество; одну из них мы спугнули. И я не мог не вспомнить недавно прочтенного мною красочного описания скалистых лабиринтов Опука, данного поэтом Максимиллианом Волошиным в очерке, посвященном его другу Константину Богаевскому - художнику, в определении путей искусства которого решающую роль сыграла именно гора Опук:

"Ее плоскогорья изъедены узкими щелями, напоминающими трещины ледников. В них пахнет зверем. Морские заливы кишат змеями. Каждый шаг отдается глухо и гулко, как в пещере. Гроты, выветренные сквозняками по углам обрывов, подражают своей внутренней отделкой сталактитам. Широкие каменные лестницы посреди скалистых ущелий, с двух сторон ограниченные пропастями, кажется, попираются невидимыми ступнями Эвридики. И хребты, осыпавшиеся как бы от землетрясения, и долины, подобные Иосафатовой в День Суда, и поляны, поросшие тонкой нагорной травой, и ступени, ведущие в Аид, - все это тесно и беспорядочно жмется друг к другу. И это чрезмерное разнообразие так однотонно, что, пройдя десяток шагов, чувствуешь себя безнадежно заблудившимся в этих безысходных лабиринтах^*".

^* (Журнал "Аполлон", 1912, № 6.)

"Скорее, скорее, - хотелось вскрикнуть мне, - на свежий воздух, вниз по склону к морю, заманчиво плещущемуся у подножия горы!" В его безграничной лазури как бы заблудилась маленькая эскадра белых парусников - это они, знаменитые Камни-Корабли, свидетели того, что известняки Опука простирались когда-то далеко на юг, вероятно много далее чем на пять километров, где теперь раскинулось море.

С волнением смотрел я в бинокль на эти затерянные в море утесы, вспоминая, как в 1909 году я подходил к ним вплотную темной ночью на исследовательском пароходе "Меотида" и как сопровождавший нашу экспедицию академик Андрусов впервые установил, что Камни-Корабли образованы тем же меотическим известняком, как и гора Опук, а не кристаллической породой, как он думал раньше.

Спуск по крутому склону Опука дал нам новые и новые находки: я увидел гнездящихся в расщелинах сизых голубей-дикарей (Columba llvla fern), пеганок (галагазов) и чаек-хохотуний, а на прибрежных скалах - многочисленных черных бакланов (как мне показалось, даже двух видов: большого и хохлатого).

Идя по узкой прибрежном тропинке, я то и дело вспугивал гигантских водяных ужей, уползавших с недовольным шипением, страшно раздувая свое и без того толстое тело. Когда я поднял одного из этих ужей за хвост, он изрыгнул двух крупных бычков, очевидно только что проглоченных. Везде на пустынных, не посещаемых человеком побережьях Черного моря массами поселяются эти земноводные змеи, откармливаясь на базе бесчисленных в море бычков.

С наслаждением выкупавшись на опуковском пляже, мы все, испытывая жажду, направились к знаменитому роднику, расположенному тоже на южном склоне горы. Вытекающая из туннеля вода попадала в бассейн, выложенный из больших тесаных плит. Дальше вода течет в 17 вытесанных из камня корытах, расположенных ступенеобразно, что очень облегчает водопой многочисленных стад, собирающихся сюда в засуху. В главный бассейн вода поступает через упомянутый выше туннель длиной в 48 шагов, в конце которого она бьет прямо из скалы. Температура ее довольно низкая, 13° С, дебит, по моим измерениям,- одна полулитровая банка в секунду, что дает 30 литров в минуту и 1800 литров, т. е. почти две тонны, в час. При этом вода превосходного качества, без всякого привкуса соли - несомненно самая лучшая вода на безводном Керченском полуострове! Когда к концу засушливого лета высыхают ставки и ауты, окрестное население пригоняет к Опуку на водопой свой скот, иногда чуть ли не за 15 километров!

Как ни интересно было для нас все виденное на Опуке, надо было с ним расстаться, чтобы не нарушить графика нашей поездки. Возвратившись в дом муллы, мы слегка закусили и в половине шестого вечера двинулись дальше, чтобы переночевать в попутном селе в хате зятя нашего возницы.

Долго мы не могли заснуть, обмениваясь впечатлениями дня! У меня в ушах еще звенело от щебета и криков птичьих колоний, чудились огромные раздувающиеся ужи.

- Да, пожалуй, более интересного места мы на Керченском полуострове не увидим. Надо бы, собственно, задержаться здесь!- со вздохом сказал Е. В. Вульф. Я был того же мнения и дал себе клятву в будущем подвергнуть птичий базар Опука основательному исследованию. Обстоятельства сложились так, что я мог выполнить это лишь через четверть века, в 1950 году, включив экспедицию в исследовательский план Крымского филиала АН СССР.

Мой преемник по сектору зоологии филиала Ю. В. Аверин совершил во второй половине 1950 года хорошо организованную поездку на Опук, имея помощниками двух лаборантов и одного энтомолога. Результаты экспедиции превзошли все ожидания! Аверину удалось установить постоянное гнездование на Опуке 22 видов птиц - в том числе около 300 пар галок, 800 пар розовых скворцов и 250 пар пустельг, удалось значительно пополнить данный мною ориентировочный список птиц - так, он нашел на гнезде сокола-сапсана, но зато не подтвердил гнездования огаря и хохлатого баклана. Возможно, что огаря попросту выбили за истекшие годы.

Произведя тщательные исследования желудков наиболее массовых птиц колонии, летающих кормиться на поля, и установив, что они в значительной мере питаются вредителями поля, Аверин подтвердил высказанное мною предположение о выдающемся хозяйственном значении птичьей колонии Опука. Заканчивая свою краткую статью, Аверин пишет: "Орнитофауна горы Опук и особенно колониальные гнездовья представляют собой единственное в своем роде скопление птиц, подобного которому нет более на Керченском полуострове и вообще в Крыму... Верхнюю колонию, представляющую большую зоологическую и хозяйственную ценность, необходимо заповедать, подчинив ее Крымскому государственному заповеднику"^*.

^* (Ю. В. Аверин. Птицы горы Опук как источник заселения защитных лесных насаждений Керченского полуострова, "Труды Крымского филиала АН СССР", т. II, 1951. Под всеми выводами Аверина я могу подписаться. Не согласен с ним только, когда он пишет: "Ознакомиться с фауной Опука нужно было также и потому, что этот интереснейший уголок Крыма оставался неизвестным зоологам". Это несколько неточно: см. И.Пузанов. Опыт ревизии Крымской орнитофауны (Бюлл. МОИП, т. XI, пр., 1933), где напечатано: "Большие гнездовые колонии розового скворца наблюдал я в расщелинах скал горы Опук, около 50 км на запад от Керчи 25 мая 1925 г.".)

Выехав 27 мая в 7 часов утра, мы взяли направление на селение, приютившееся на юго-восточном берегу обширного Тобечикского соленого озера. Дорога шла сначала среди посевов льна, потом, после довольно значительного подъема, - возвышенным берегом озера, поросшего кустами терна, боярышника, шиповника. Степь была очень оживлена: выпархивали куропатки, били перепела, а в глубоких низинах крякали дергачи (коростели).

Наконец, мы спустились к Чонгелеку и стали знакомиться с единственными в Крыму нефтяными промыслами. Всего мы видели четыре вышки, из которых работала лишь одна.

Когда в 1907 году одна из вышек стала фонтанировать, ее умышленно забили из боязни, что нефть зальет Тобечикское озеро, используемое для выволочки соли. При нас нефть добывалась так называемой желонкой - длинной трубой с клапаном на конце, которая воротом опускалась в скважину, доходившую до нефтеносного горизонта, поднималась, а потом опоражнивалась. Вся процедура спуска и подъема занимала десять минут; каждый подъем давал около двух пудов нефти прекрасного качества, весьма ценимой в Керчи, так как никто не "отгонял" из этого натурального продукта летучих фракций. Поэтому в Керчи за пуд чонгелекской нефти платили 1 рубль 15 копеек, а за отогнанную бакинскую нефть - всего 95 копеек. Но, конечно, промысел был "игрушечным", так как суточная добыча скважины не превышала 3,5 тонны, а все промыслы, в том числе кустарные, давали не более 7 тонн.

Расспрашивая подошедшего техника, толкового человека, мы выяснили, что чонгелекские нефтяные промыслы имеют свою историю: керченским татарам, а до них и пантикапейским грекам давно было известно, что на поверхности чонгелекских луж образуется слой "земляного масла" и татары добывали его чисто кочевническим способом: распластывали по поверхности лужи большой конский хвост и потом выжимали из него всосанную нефть в ведро. Эту нефть они сбывали запорожским казакам, особенно чумакам, для смазки осей их возов и пропитывания чумацкой одежды. Первая промышленная скважина была заложена в Чонгелеке в 1866 году. В 1890 году здесь за сутки было выброшено фонтаном 1000 тонн, но потом скважина закупорилась илом.

Нефтяная вышка на промысле Чонгелек

Отдохнув в Чонгелеке, мы поехали дальше, сначала в объезд Тобечикского озера, затем по широкой пересыпи, отделяющей его от моря. Весело было ехать! Слева простиралась стальная гладь соленого озера, берега которого поросли захудалым тростником. Скалистые обрывы желтели цветами эфедры.

Тысячные стаи куличков и чаек сновали и охорашивались на отмелях! А когда мы выбрались на пересыпь, краснеющую кустиками солянки, нас властно захватила панорама Керченского пролива, с которого дул прохладный ветер. Далеко над горизонтом синели сопки Таманского полуострова...

Когда кончилась тобечикская пересыпь, мы прибыли в большую деревню Эльтиген, где в 1909 году академик Н. И. Андрусов демонстрировал мне и С. А. Зернову послетретичные террасы с остатками фауны более соленого, чем теперь, моря.

Начиная с Эльтигена появилась древесная растительность - конечно, саженая: лох, белая акация, шелковица. В связи с этим появились и древесные птицы: щеглы, зеленушки, коноплянки, по которым мы успели соскучиться. Дальше наш путь лежал через пересыпь Чурубашского озера. Наконец, показались высокие трубы Брянского завода^* и забелели дома Керчи, куда наш возница доставил нас под вечер. Расстались мы с ним мирно, так как он без задержки получил условленные 45 рублей, однако он был несколько разочарован, так как, по-видимому, рассчитывал, что мы "отпразднуем" благополучное прибытие в Керчь приличной выпивкой. Скучный народ эти ученые!

^* (Теперь Героевское.)

В Керчи устроились в помещении музея древностей, руководимого известным археологом Ю. Ю. Марти, (умершим лишь недавно в глубокой старости). Правда, директор был в отъезде, но его энергичная супруга Алла Макаровна столь решительно приказала нам отбросить всякие мысли о гостинице, что нам пришлось только покориться и внести свою поклажу в музей. Вечер прошел за оживленной беседой на увитой виноградом, выходящей в сад террасе гостеприимного дома Марти в кругу симпатичной культурной его семьи.

Остановка наша в Керчи затянулась на целых два дня - в значительной мере по милости ботаников, у которых по обыкновению было масса работы с перекладкой и сушкой гербарных сборов. Однако часть экскурсий по Керчи мы все же сделали вместе - а в Керчи было что посмотреть! Интерес представляли прежде всего богатые археологические коллекции музея, выставленные со вкусом, в образцовом порядке. Несмотря на то что наиболее ценные находки древнего Пантикапея были уже давно до революции вывезены в Петербург, в Эрмитаж, коллекции музея давали полную возможность ознакомиться с культурой и искусством Боспорского царства.

Конечно, я не преминул взобраться на знаменитую гору царя Митридата, к которой с базарной площади ведет каменная лестница. Здесь, на большом камне, именуемом "креслом Митридата", по преданию, любил сиживать этот выдающийся властитель древности, некогда владыка почти всей Малой Азии. Изгнанный оттуда знаменитым римским полководцем Помпеем, он бежал в Пантикапей, во владения своего сына Махара, чтобы здесь, на севере своего обширного царства, сколотить новую коалицию против ненавистного Рима.

Можно себе представить, как он сидел на своем возвышенном кресле, наслаждаясь видом подвластного ему Босфора Киммерийского и строя честолюбивые планы. История говорит нам, что планам этим не суждено было сбыться и Митридат, один из величайших властителей древности, в 63 году до нашей эры покончил жизнь самоубийством.

- Однако этот самый Митридат, кажется, лускал мидии, как семечки! - в шутку сказал я сопровождавшему меня С. А. Дзевановскому и показал на огромные скопления мидий, гребешков и других моллюсков вперемежку с черепами и костями, выступавшими на крутых склонах Митридатова холма.- Нет, пожалуй, эти Kjokenmuding (кухонные остатки) много древней самого Митридата,- поправил я сам себя,- возможно, что их лускали киммерийцы или даже их предшественники!

Из археологических памятников я осмотрел в первую очередь так называемый Мелек-Чесменский курган - гробницу, относящуюся примерно к III или IV веку до нашей эры. Чтобы увидеть его, пришлось добираться до окраины города, называемой в то время "Глинище", близ грязной речонки Мелек-Чесме (Царская речка). Внутренность гробницы интересна прежде всего архаической формой "ложного свода" - из сложенных в ступенчатом порядке каменных параллелепипедов.

Другую экскурсию я совершил к знаменитому склепу Деметры, для чего пришлось идти из города опять на Глинище, т. е. прямо на север, по кладбищенскому шоссе. В этом склепе замечательна древняя фресковая живопись, изображающая похищение владыкой подземного царства Аидом Персефоны, любимой дочери богини земледелия Деметры. Голова Деметры была изображена на потолке склепа: скорбный лик женщины с огромными черными глазами, с ожерельем на длинной тонкой шее.

Отдав дань старине, я обратился к современности и посетил Керченскую ихтиологическую станцию. Здесь я познакомился впервые с рядом выдающихся исследователей Черного моря - участников рыбохозяйственной экспедиции проф. Н. М. Книповича, который рассказал мне много интересных фактов, добытых за три года его экспедицией.

Двадцать девятое июля было посвящено довольно длительной экскурсии на косу Опасную и в Ени-Кале. При выезде из города мы осмотрели третью замечательную археологическую древность Керчи - Царский курган - грандиозную усыпальницу IV века до нашей эры, приравниваемую часто к знаменитой "сокровищнице Атридов" в Микенах (Греция). Действительно, курган этот, в котором, по преданию, был захоронен боспорский царь Левкои I,- величественное сооружение! Высота его-17 метров, длина коридора, ведущего в погребальную камеру, - 36 метров. И опять, как и в склепе Деметры, поражает архаический характер уходящего, суживаясь, ввысь колоссального "ложного свода" этого погребального склепа! Поскольку Царский курган был разграблен еще в глубокой древности, никаких особых "ценностей" в нем видеть сейчас нельзя, хотя для археолога громадную ценность представляет обширная коллекция античных надгробных плит, выставленная в склепе.

Резким контрастом с ограбленным, законсервированным прошлым стоит богатое перспективами настоящее, представленное крупным металлургическим Брянским заводом. Неисчерпаемые рудные богатства Керченского полуострова были известны уже давно; запасы бурого фосфористого железняка были определены в несколько миллиардов тонн.

Запасы эти стали разрабатываться еще в 1899 году Брянским акционерным обществом, которое, однако, нашло эксплуатацию неисчерпаемых рудных богатств делом невыгодным и передало завод другому хозяину; потом дело попало к третьему, затем к четвертому, которым было Таганрогское металлургическое общество; начавшаяся первая мировая война надолго законсервировала завод, и лишь в год нашего посещения было решено наконец-таки восстановить "Брянский завод", как его продолжало называть население, несмотря на многократные смены хозяев^*.

^* (Теперь это мощный металлургический завод имени П. Л. Войкова, работающий на базе руды Камыш-Бурунского железорудного комбината, открытого в 1939 году.)

Миновав завод и внушительные развалины старинной турецкой крепости Ени-Кале, мы спустились на пляж и там выкупались, после чего проследовали дальше до косы Опасной - главного центра керченского рыболовства. Во время нашего посещения уже отшумела весенняя путина, когда косяки сельди, хамсы и другой рыбы входят через Керченский пролив в Азовское море. Почти весь рыболовный флот - огромные смоленые фелюги и "дубы" длинными рядами были вытащены на берег. Рыбаки, сушившие и укладывавшие невода, сообщили нам, что Госрыбтрест имеет на косе Опасной десять огромных неводов, длиной каждый почти в километр. Другие восемь неводов работали в Камыш-Буруне, на юг от Керчи.

Однако путина была неудачна: сильные "низовые" ветры задерживали течение из Керченского пролива, почему рыба шла недружно, вразброд, в то время как при сильном течении, нагоняемом норд-остами, она идет против течения дружно, компактными косяками. Поэтому за весеннюю путину 1925 года было поднято всего лишь 5000 пудов рыбы, в то время как в 1923 году ее было заготовлено 11 000 пудов. Госрыбтрест имел по керченскому побережью и крупные ставные орудия лова "скипасти" и "ловушки", но более крупные "каравии" для лова кефали были лишь на кубанском берегу.

Помимо Госрыбтреста, лов производился еще Центросоюзом и даже частными рыбаками, еще существовавшими в описываемое время.

Мы осматривали также огромные засольные помещения Госрыбтреста. О размерах засольных операций можно было судить по тому, что для засола заготовляли до 30 000 пудов льда, преимущественно морского; однако солили в те времена в примитивных деревянных чанах^*.

^* (В связи с резким изменением гидрогеологических условий в Азовском море (осолонение) уловы рыбы в Керченском проливе упали. В послевоенные годы промысел в Керченском районе, да и по всему Черному морю перебазировался на глубевой лов в открытом море при помощи усовершенствованных кошельковых неводов с быстроходных сейнеров трех типов. За последние годы основными объектами лова являлись крупная ставрида, пеламида и черноморская хамса.)

Но вот ботаники высушили и упаковали свои гербарные сборы, и можно было ехать дальше! После сердечного прощания с гостеприимным семейством Марти мы нагрузили вновь нанятую подводу своими кипами бумаги. "Поехали... с орехами",- опять произнес Михаил Иванович любимую присказку, с кряхтением взлезая на свое бумажное сиденье.

Путь наш шел на север к селу Булганак, в окрестностях которого мы хотели осмотреть знаменитые грязевые сопки. Встречный подводчик указал кнутом направление, следуя которому мы могли доехать до "пучины". Эта "пучина" оказалась настоящим озерцом жидкой темно-серой грязи, постоянно выбрасываемой наружу давлением образующихся при разложении углеводородов газов.

Вокруг "пучины" высилось несколько пологих конусов засохшей грязи - своего рода потухшие грязевые вулканы. Однако один из них еще действовал. Взобравшись на него (высота не превосходила 15-20 метров), мы с Е. В. Вульфом увидели небольшую лужу жидкой грязи - это был "кратер", на поверхности которого временами возникал большой пузырь, сантиметров 40 диаметром, и тут же лопался, разбрызгивая грязь. Желая сфотографировать интересное явление, я вынул свой аппарат и навел его на лужу, а Е. В. Вульф подошел поближе к ее краю. Я уже был готов нажать спуск аппарата, но... внезапно вместо фигуры своего спутника я увидел лишь его голову и руку, беспомощно протянутую в моем направлении из грязи.

То, что произошло дальше, длилось какие-нибудь доли секунды; сначала в моей голове промелькнула мысль все же сфотографировать своего друга, поглощаемого пучиной, но эта мысль была в следующую же долю секунды оттеснена более благородным порывом: немедленно оказать ему помощь, хотя бы рискуя собственной жизнью! Положив на землю аппарат, я бросился к утопающему и протянул ему руку, стараясь держаться возможно дальше от края "кратера". Напрягши все свои силы, быстрым рывком я выдернул Вульфа из грязи - могу поклясться, что при этом раздался звук, подобный звуку пробки, вытягиваемой из бутылки! И вот спасенный из пучины Е. В. Вульф стоит предо мной, от шеи до ног покрытый жидкой серой грязью, беспомощно расставив руки.

- Вы спасли мне жизнь... спасибо! - наконец, произнес он, снова протягивая мне сухую руку.

- Знаю, что спас, но не стоит благодарности! Разрешите мне только сфотографировать вас после спасения из царства Плутона.- Только теперь я счел себя вправе поднять отложенный в сторону аппарат, направить его на Вульфа и опустить взведенный затвор^*.

^* (Е. В. Вульф действительно был на волоске от смерти: заведующий Темрюкским краеведческим музеем С. Ф. Войцеховский, с которым мы познакомились в 1926 году, через год погиб при обстоятельствах, тождественных с теми, когда Е. В. Вульф отделался лишь купанием в грязевой ванне. Войцеховский специально изучал грязевые сопки Таманского полуострова-притом один, без помощников.)

Бегом мы спустились вниз, к виднеющейся вдали подводе, чтобы дать возможность Е. В. Вульфу переодеться и почиститься - о мытье не могло быть и речи до прибытия к морю. Немалое количество серой гербарной бумаги и немало времени ушло на то, чтобы привести в сколько-нибудь приличный вид всегда элегантного, безукоризненно одетого начальника нашей небольшой экспедиции! Услужливый экс-почтмейстер Михаил Иванович прямо выбился из сил, производя сложную операцию очистки костюма своего шефа.

Вульф, спасенный из жерла грязевой сопки

Проследовав через две деревни, мы остановились у моря - теперь уже бледно-голубого, какого-то белесого Азовского моря, в мутных, желтых волнах которого была завершена "очистка" Е. В. Вульфа.

Пользуясь происшедшей заминкой, С. А. Дзевановский сходил на видневшийся справа высокий мыс Тархан, где нашел заросли кизиля, что очень заинтересовало обоих ботаников. Покончив с омовением, мы перевалили невысокий хребет и спустились к небольшой деревушке Мама, почти сплошь населенной старообрядцами.

Спросив у симпатичного на вид рыжебородого мужчины, вышедшего на крыльцо опрятного домика, где нам можно остановиться, мы получили любезное приглашение остаться у него. Было уже поздно, и остаток дня мы провели за чаем, слушая интереснейшие разъяснения нашего хозяина о путях возникновения своеобразной колонии волжских старообрядцев на берегу Азовского моря. Хозяин наш по фамилии Частухин был толковым и по-своему культурным человеком.

Приверженность к "старой вере" не препятствовала ему знать и почитать Л. Толстого, портрет которого висел в его комнате, которую он любезно предоставил нам для ночлега.

На следующий день наш хозяин показывал нам флот их рыбацкой артели-15 больших баркасов грузоподъемностью пудов по двести. Большой палубный трехмоторный баркас, носивший библейское имя "Вифлеем", грузоподъемностью в тысячу пудов (шестнадцать тонн) был вытащен на берег. Я доставил Частухину большое удовольствие, сфотографировав его рядом с баркасом.

- Наше главное занятие - красноловье: в основном лов севрюги, - пояснял Частухин. - Ловим мы ее на самоловные крючки - вот такие: - Частухин показал на вывешенный для просушки длинный порядок самоловных крючков-необычайно острых, без обратных зазубрин.-Ставим такие порядки на небольшой глубине недалеко от дна, севрюга идет и цепляется то боком, то перьями за острые крючки; как почувствует укол, делает резкое движение и совсем запутывается в вонзающихся в нее крючках и освободиться не может.

- Как, значит, без наживки ловите рыбу! - изумился Вульф.

- Понятно, без наживки, потому снасть самоловная. Возни с ней, правда, немало, приходится часто напильником подтачивать крючья, чтобы острые были, как иголки.

- И что же, только одна ваша артель ловит севрюгу такими крючьями? - спросил я.

- Конечно нет, - оживился рыбак, - главный райсн азовского самоловного промысла - это Арабатская стрелка, там их много таких севрюжников, как мы.

Чтобы поддержать коммерцию симпатичных волгарей, мы купили в артели превосходного севрюжьего балыка.

Приезжайте к нам весной пораньше, тогда икры севрюжьей отведаете, - приглашал нас Частухин на прощание^*. Перед отправлением в дальнейший путь мы совершили экскурсию на выдающийся в море мыс Мизюн. Здесь массами гнездились скворцы, галки, сизоворонки, галагазы. В одиннадцать часов мы двинулись дальше.

^* (В настоящее время промысел рыбы самоловными крючьями запрещен по всему побережью Черного и Азовского морей. Израненная крючьями рыба часто срывается и пропадает без пользы.)

Дорога от села Мама все время шла берегом моря, по прибрежным пескам, высокие дюны которых были задернованы жестким злаком Elymus maritlmus. На море виднелось множество чаек и крачек.

Скоро мы подъехали к берегу огромного соленого Чокракского озера - одного из главных пунктов массовой выволочки соли на Крымском полуострове. О размерах и налаженности промысла свидетельствовали ветряки, непрерывно качающие воду в отделенные от озера бассейны, где она выпаривалась жгучими лучами солнца. На солонцеватых болотцах, окружающих озеро, важно расхаживали крупные кулики - улиты и травники.

Проехав пересыпью озера и проследовав небольшое расстояние по возвышенному здесь берегу Азовского моря, мы сделали остановку на хуторе богатого татарина-мурзака Ширинского^*. Маленькая усадьба приютилась на обращенном к морю склоне холма в обрамлении причудливых серых скал мшанкового известняка и просто утопала в роскошнейшей, особенно по керченским понятиям, растительности.

^* (Мурзаки, или мурзы, - татары дворянского сословия; в царское время они пользовались всеми дворянскими правами и привилегиями.)

Ботаники были прямо поражены, увидев, что серые скалы и стволы деревьев увиты плющом; они нашли здесь из кустарников шиповник, боярышник, терн, бузину, бирючину, а из травянистых растений такие тенелюбивые виды, как арум (Arum elongatum).

- Вот они, остатки древесной растительности Керченского полуострова! - воскликнул я, обращаясь к Вульфу.

- Как знать, - осторожно ответил он,- но не лишено возможности и то, что плющ был здесь посажен одним из владельцев этого райского уголка.

А уголок действительно был райский, напоминающий лучшие приморские долины Южного берега Крыма; но именно только напоминающий, ибо все же он был расположен на северном, а не на южном берегу и после полудня постепенно уходил в тень обступавших его скал. Помимо этого, белесая синева Азовского моря, простиравшаяся на север, не могла идти в сравнение с божественной, насыщенной синевой Евксинского Понта! Но все же уголок был восхитительный: какой-то зеленый оазис, капризом природы примостившийся у края солонцов и раскаленных песков; тихий, мирный приют, в котором приятно было отдохнуть после утомительной тряски под жгучими лучами солнца. Купание тоже было восхитительно - на укрытом с трех сторон пляже из мягкого желтого песка, в прозрачной прохладной воде.

Дальше дорога пошла совершенно дикими, пустынными местами, близко от уреза воды, под самым склоном прибрежной гряды мшанковых рифов. Местами спадавшие к морю долины поросли высокой травой. Хотя птиц по северному побережью полуострова вообще было меньше, чем в районе

Кончека и Опука, все же мы видели много степных жаворонков, щурок, пустельг, а в одном месте вспугнули из густой травы пару чирков.

Миновав развалины какой-то деревни, мы уже под вечер добрались до большой деревни Чигене, раскинувшейся у самого моря, и решили здесь заночевать.

Утром совершили экскурсию к востоку в скалы, подступившие к берегу, и я мог убедиться, что животный мир их далеко не беден. В скалах гнездились галки, сизоворонки, эффектные галагазы, а по словам крестьян, и утки-"крежни"; над морем огромной черной стаей низко пролетели бакланы. Что всего удивительнее - над пляжем парила крупная, похожая на чайку птица, в которой я узнал поморника (Stercorarius). Это крупные хищные чайки, гнездящиеся далеко на севере; прилетают они в Крым зимой и иногда "летуют", т. е. задерживаются на лето, не гнездясь. Как у себя на родине, так и в Крыму поморники промышляют разбоем, отбивая у чаек и крачек их добычу. По словам крестьян, в скалах живет много лис, а в степи - дроф и журавлей.

Простившись с хозяевами, мы поехали дальше, огибая обширный залив, на западном крыле которого маячил мыс Казантип, где мы должны были ночевать.

Характер дороги изменился мало: она по-прежнему шла песчаным побережьем, причем дальше песок громоздился огромными песчаными дюнами, на которых я, к своему удивлению, усмотрел множество необычайно юрких "ящурок" Eremias arguta - типичных выходцев азиатских пустынь, в Крыму встречающихся только по песчаным побережьям. Спугнули мы также огромного полоза-желтобрюха.

Море по-прежнему было оживлено массами чаек, крачек, грабящими их поморниками, галагазами. Помимо них, я, к своему удивлению, увидел на море многочисленных поганок-чомг, быстро вертевших во все стороны украшенными перьевыми рожками головы, и опять хохлатых нырков - чернетей. Так как время пролета уже минуло, надо было предположить, что и чомги и чернети гнездятся где-то поблизости.

И действительно, скоро мы попали в местность, более богатую почвенными водами: в самой деревне оказался колодец прекрасной воды, а далее по пути попалось настоящее болото, по которому важно расхаживали красноногие кулики-травники и вились крикливые чибисы.

Дальше характер местности резко изменился: над песками завеяли белые султаны песчаного ковыля (Stipa joannis sabulosa), и, по словам ботаников, мы вступили в песчаную степь, по мнению геолога П. А. Двойченко, образовавшуюся на песках, местами являющихся остатками дюн древнего Дона, прокладывавшего здесь себе в плиоцене путь к Черному морю. Были найдены заросли хвоща, а из злаков - келерия, несколько видов костра, мятлика, на влажных местах - осока. Быстрых ящурок стало значительно меньше, зато забегали по песку короткопалые малые жаворонки (Calandrella brachydactyla).

Наконец, мы прибыли в большое село Казантип^*, раскинувшееся у подножия одноименной возвышенности. Вначале нас ждало разочарование: все мужчины ушли на гору на сенокос, а хозяйки боялись пускать на ночевку незнакомых людей. Наконец, нас приютил какой-то рыбак, родом черниговец. Переночевали мы без особых удобств, как говорится - в тесноте, да не в обиде. Для меня важно было то, что наш хозяин рыбак за вечерним чаем сообщил много для меня интересного, хотя и мало утешительного о состоянии казантипского рыбного промысла.

^* (Теперь Мысовое.)

Когда-то Казантип был крупным рыбопромышленным пунктом, несомненно первым на Керченском полуострове после Керчи. Такие, далеко выдающиеся в море мысы, как Казантип, обычно являются местами скопления рыбы. Главным объектом промысла, разумеется, была красная рыба - севрюга, белуга, осетр, но, помимо этого, здесь ловили "рогожками" кефаль, камбалу, сельдь, волокушами - бычков и султанку, скипастями - хамсу^*.

^* (В довоенное время, особенно до зарегулирования стока реки Дона, северное побережье Керченского полуострова (Казантипский район) играло довольно значительную роль в промысле. Так, в 1930 году здесь было заготовлено 78 111 центнеров рыбы, в том числе 50 448 центнеров хамсы, 5581 сельди, 3339 центнеров красной рыбы.)

На следующий день, 2 июня, встав вместе с солнцем, мы отправились сначала на берег. На прибрежных скалах сушили свои широко распластанные крылья многочисленные бакланы, в расщелинах и пустотах скал гнездились пустельги и чайки. Омываемые прибоем скалы поросли какими-то красными нитчатыми водорослями и были усеяны белыми колпачками балянусов, под камнями я обнаружил мелких красных актиний. На песчаном пляже зона заплеска буквально кишела тысячами идотей и бокоплавов (Pontogammarus maeoticus). Вышедшая из какой-то рыбачьей хижины женщина, подобрав подол, вошла в воду и не более чем за минуту наловила полное решето этих бокоплавов, которых тут же дала уткам.

- А не довольно ли моря? Переключайтесь, Иван Иванович, на сушу, - сказал Вульф. - Идемте-ка скорее на Казантип, пока там всю траву не выкосили! - И мы начали подъем на возвышенный мыс, глубоко вдающийся в море и видимый издалека со всех точек северного побережья Керченского полуострова.

Несомненно, в геологическом отношении Казантип наряду с Опуком - одна из наиболее интересных достопримечательностей Крыма. Подобно другим холмам Керченского полуострова, он целиком образован мшанковым известняком, состоящим, как показал Н. А. Андрусов, из плотно сцементированных скелетов ископаемой мшанки Mempranipora lapldosa. Эти колониальные мшанки образовывали в верхнетретичное время на месте Керченского полуострова целый архипелаг кольцеобразных атоллов, во многом подобных знаменитым коралловым атоллам тропических морей. Казантип и является типичным кольцеобразной формы атоллом, глубоко вдвинутым в море, но приподнятым над его современным уровнем на 10 метров и соединенным с северным побережьем Керченского полуострова узким перешейком.

Мы стали подниматься прямо по склону Казантипа, пробираясь сквозь заросли боярышника, кизиля, шиповника. Поднявшись на край атолла, можно было видеть его "дно", окруженное кольцеобразным каменным валом и поросшее высокой травой, которую как раз скашивала партия деревенских косарей. Именно за такое котлообразное строение холм и получил от татар свое название - Казантип, буквально означающее "дно котла".

Добросовестно обойдя вокруг всего этого "дна", мы быстро спустились в деревню и в полдень двинулись дальше. В сущности говоря, осмотром Казантипа наше исследование Керченского полуострова было закончено. Дальнейший наш путь лежал на станцию Семь Колодезей, через рыбацкий поселок Коса и далее берегом Акташского озера. Там мы застали отправку в Керчь бычков, а проехав далее, наблюдали огромную стаю розовых скворцов.

Приехав к 4 часам на станцию Семь Колодезей, мы находились в некотором затруднении, где приклонить на ночь голову, ибо поезд на Симферополь должен был пройти утром. По счастью, нас выручил врач, заведовавший районной больницей. Проезжая мимо больницы, мы спросили стоявшего у ворот пожилого человека в чесучевом пиджаке, где бы нам найти постоялый двор. "А вы кто такие? По каким делам разъезжаете по нашим краям?" - спросил он.

Получив разъяснение от Вульфа, незнакомец, оказавшийся врачом, прямо отворил ворота со словами: "Заезжайте сюда. Нечего вам искать постоялого двора! Как-нибудь переночуете у меня в больнице!"

Так мы и сделали, удивляясь гостеприимству совершенно незнакомого человека и крайней простоте людских отношений. Напившись чаю у любезного медика, мы перед сном еще смогли совершить прогулку по окрестным тучным нивам, которые были полны боем перепелов и курлыканьем журавлей.

Дожидаясь на следующее утро поезда на станции, мы должны были отдать должное остроумию и одновременно безграмотности какого-то местного жителя, написавшего масляной краской на станционном фонаре: "Сем колодезей и ни кабли води".

Погрузившись на поезд и доехав до станции Сейтлер, наша экспедиция разделилась: С. А. Дзевановский и М. И. Иванов с гербарием проследовали дальше в Симферополь, мы же с Е. В. Вульфом сделали заезд в степное селение Тамак, расположенное у самого впадения в Сиваш реки Карасу.

Как ни бегло было наше исследование Керченского полуострова, результаты были довольно значительны. Е. В. Вульф через несколько лет опубликовал их в большой содержательной статье^*.

^* (Е. В. Вульф. Керченский полуостров и его растительность в связи с вопросом о происхождении флоры Крыма, "Зап. Крымского об-ва естествоиспытателей", т. XI, Симферополь, 1929. Его материалы частично использовала и Е. В. Шифферс в своей статье "Растительность Керченского полуострова", носящей более геоботанический характер.)

Важнейшим ботаническим достижением нашей экспедиции был составленный Е. В. Вульфом довольно обширный список растений керченской фауны и описание замечательной растительности горы Опук и северного побережья Керченского полуострова с его загадочным плющом. Однако вопрос о былых "лесах" Керченского полуострова оставался открытым и ремарки старых авторов in silvis prope Kertsch (в лесах близ Керчи) - непонятными. Загадка была разрешена лишь в следующем, 1926 году, когда я в содружестве с С. А. Дзевановским продолжал экспедицию 1925 года, перебросив в основном исследования на Таманский полуостров.

Прежде чем переправиться через Керченский пролив, мы совершили из Керчи экскурсию на возвышенный (170 метров) мыс Юр гаков Кут, нависающий над северным входом в Керченский пролив. Здесь мы нашли остатки кустарниковой растительности, которая, по словам доставившего нас возчика, раньше образовывала небольшой лесок; в ее состав когда-то входил и берест (Ulmus campestris), но теперь он уже давно был не только вырублен, но и выкорчеван. По-видимому, это и был островок "лесов в окрестностях Керчи".

Гораздо более, чем остатки растительности, свидетельствовали о былом наличии здесь леса найденные многочисленные раковинки лесных видов моллюсков^*, которых я никогда не находил в описанную выше поездку 1925 года. Вообще же говоря, фауна наземных моллюсков Керченского полуострова оказалась типично крымской, хотя и сильно обедненной, и отнюдь не содержала примеси кавказских видов, что можно было теоретически предположить, учитывая промежуточное положение Керченского полуострова. Важнейшим же зоологическим результатом своей поездки 1925 года я считаю открытие замечательной комплексной колонии птиц, в том числе розового скворца на горе Опук.

^* (Vitrina annularis, Vallonia pulchella, Pupa muscorum. См. мой очерк "Поездка на Таманский полуостров и в Предкавказье летом 1926 г." ("Труды Ест.-ист. отд. Центрального музея Тавриды", т. 1, Симферополь, 1927).)

Природа Керченского полуострова, правда лишенного ландшафтных красот, прославивших горный Крым, ставит перед вдумчивым исследователем ряд важных проблем, настоятельно требующих изучения.