![]() |
![]() |
||
![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() |
На рев оленейСентябрь - хорошее время в лесах горного Крыма! Созревают кизиль и терн, во влажные годы появляется много грибов; днем уже не жарко, зато и ночи чувствительно прохладны. Воздух приобретает какую-то особую "живительную" ясность и свежесть. И, наконец, ночами леса оживают от звучного низкого рева рогалей-оленей, сзывающих самок и вызывающих на бой соперников. Когда олени войдут в раж, они порой ревут не только ночами, но и днем*. * (По-видимому, славянские названия сентября - зарев, вересень - даны были этому месяцу нашими близкими к природе предками именно потому, что олени начинают в лесах реветь, верещать.) Период рева оленей - ответственное время в жизни Заповедника: прекращаются всяческие операции по очистке леса и перевозки, и наблюдатели обходов ежедневно выходят на заранее облюбованные места слушать рев оленей с целью учета их: каждый наблюдатель доставляет научной станции сведения о том, сколько оленей ревело в такой-то день в его обходе; суммируя эти данные, получают общее количество половозрелых рогачей-оленей. Зная это, легко составить себе довольно точное представление об общем количестве оленей-самцов, самок и молодых. В годы моего непосредственного сотрудничества в Заповеднике, да и позднее слушание темным вечером ревущих оленей было моим любимым удовольствием. В силу того что сентябрь - время уже учебное, я перебирался на житье в Симферополь и для слушания рева должен был делать специальные походы в леса Заповедника. Я направлялся в таких случаях не в Центральную котловину, где ревело самое большее три-четыре оленя, а в наиболее излюбленные оленями места Каракатинской и Бешуйской дач: на Холодную воду, где жил наблюдатель Седун, или на реку Косее, где жил наблюдатель Андрющенко. Здесь количество ревущих одновременно рогалей всегда было больше десяти, поднимаясь иногда до двадцати и выше. Походы в Заповедник из Симферополя я совершал либо пешком, либо, чаще, на велосипеде. Выбравшись из города на Севастопольское шоссе, я вскоре с него сворачивал, пересекши Меловую гряду и оставив слева Саблы, добирался до Бешуя, где делал остановку. Обычно я интересовался при этом состоянием бешуйского стада буйволов - одного из немногих, сохранившихся в горном Крыму. Эти крымские буйволы - мелкие и невзрачные по сравнению с кавказскими - обычно лениво нежились на берегу Альмы, провожая чужака налитыми кровью глазами и медленно пережевывая жвачку. Отдохнув в Бешуе, я отправлялся дальше; уже через четыре километра дорога вступала в лес, правда довольно мелкорослый... Еще километров через шесть справа от дороги открывалась поляна, на краю которой белела сторожка Седуна... На лай собак выходил либо сам хозяин, либо его жена. И Седун и его жена - оба белорусы, уроженцы Белой Вежи. Седун - прямой, благообразный, с аккуратно подстриженной седоватой бородкой, моложавый для своего почти шестидесятилетнего возраста. У них была единственная дочка лет 16, цветущая и симпатичная Настя. Выехав из Беловежской Пущи уже в зрелом возрасте, старики так и не научились правильно говорить по-русски и изъяснялись на диалекте, который не всегда нам был полностью понятен. Только Настя совершенно правильно говорила по русски и была грамотна. - Вовремя приехали,- говорил Седун, присаживаясь со мной к столу,- бо олени уже почалы ревсти... Гэтто ходил я позавчора на Ускулар, да был такий туман, что ниц не видно... Сегодня ночь будэ тыхая, ясная, мабудь хорошо послухаем... Сначала закусите с дороги, а потом айда и в лес... - Ну, теперь жара спала, пора и до лясу,- говорил Седун, приводя себя в боевую готовность - надевая фуражку и взяв на плечо двустволку. Удивительное дело: этот неграмотный лесовик, совершенно не переносивший города, внешне отличался какой-то особой подтянутостью, аккуратностью и даже щеголеватостью: фуражка и китель были у него с иголочки, даже ремни примитивных постолов из сыромятной кожи были завязаны с известным изяществом. Несомненно, Седун был чрезвычайно одаренным человеком. В молодости он славился в Беловежской Пуще как дерзкий, неуловимый браконьер, затем "покаялся" и, поступив на службу в царскую охоту егерем, стал истинной грозой браконьеров. К своим обязанностям он относился с исключительной добросовестностью. В годы гражданской войны и разрухи, предшествовавшие возрождению Заповедника, когда все наблюдатели в большей или меньшей степени подкармливались олениной и косулятиной, один Седун не принимал в этом участия. "Ведь вот, проклятый старик, - говорили о нем другие егеря: - барсучатину будет тебе жрать, но чтобы оленя застрелить - ни-ни!" Проведя всю жизнь в лесах Белоруссии, Беловежа и Заповедника, Седун был изумительным знатоком их жизни и замечательным следопытом: по погрызу на коре сосны, по еле заметному отпечатку оленьего копыта он безошибочно определял размеры и пол оленя или косули, знал не только промысловых птиц и зверей, но и виды разных мелких пичужек - синиц, славок, дроздов. О тонкости его слуха свидетельствует такой факт: выехав из Беловежа в 1912 году, Седун через 15 лет узнал в Крымском заповеднике крик мохноногого сыча, до тех пор в Крыму не зарегистрированного. При этом он знал не только птиц, общих Крыму и Беловежу, но и новые для него южные виды, причем иногда забавно перевирал их названия; так, он говорил вместо "белоголовый гриф или сип" "белоголовый сиф". За ряд совместных экскурсий я смог обнаружить у него лишь одну ошибку: так, лесного конька он называл "юлой", как, вообще говоря, называют лесного жаворонка. Вообще же, бродя с Седуном по лесу, не мне подобало его учить, а наоборот. Я прямо могу сказать: в отношении тонкой науки следопытства, особенно знания повадок копытных животных и оставляемых ими погрызов и следов, я бесконечно многим обязан Седуну! Я часто бродил с Седуном по лесам Заповедника, особенно по Бешуйской и Каракатинской дачам, и он показывал мне много интересного. Вот наша тропинка наискосок пересекает глубокую, узкую рытвину, прорытую в шиферном склоне дождевыми потоками. Нагнувшись, Седун прутиком указывает мне на еле заметный отпечаток оленьего копыта. "Вот здесь завсегда олени перепрыгивают, - наставительно говорит мне он. - Здесь я завсегда шукаю и нахожу зимой сброшенные ими роги: як время их скидывать, они у него слабко сидят: як он сиганет, так они и падают - чаще один... А вот и погрыз олений, - продолжал Седун, когда мы, выбравшись из оврага, вошли в молодой сосняк. - Смотрите, як он молодую сосенку обглодал, конечно, зубами... Когда он в августе деревом кожу с рогов счесывает, следы не такие остаются". ![]() У скелета оленя в Заповеднике Однажды, зайдя со мной в Бешуйскую дачу, под склон изогнутого хребта Аб-Дуга, Седун показал мне на высокой сосне огромное, неуклюжее гнездо орлана-белохвоста. Лесная подстилка под гнездом была усыпана перьями, пометом, клочьями чьей-то шерсти. "А вот и ежовая шкурка", - сказал Седун, указывая на нее концом ноги. - Смотрите, мясо белохвост все выел, а кожу с иголками выбросил. Ничем, значит, не брезгает... Все же он шкоды большой не робит, як беркут... Но беркут здесь не гнездится, только пролетом мы его видим. В обходе Захарова он раз лисицу задрал". ![]() Пасущийся козел Большое впечатление произвело на меня посещение под вечер "барсучьего городка", куда водил меня Седун, Склон отлогого холма был весь истоптан и изрыт норами, которых мы насчитали с добрый десяток. "Сейчас в норах сидят, а скоро, як стемнеет, выйдут на добычу, - сказал Седун,-а вот, смотрите ихний нужник!" И действительно, яма у одной из нор была заполнена увесистыми кучками экскрементов, в значительной мере состоявших из непереваренных косточек кизиля и дикой черешни. "Однако, пора нам идти на наблюдательный пункт, не то скоро стемнеет!" - сказал Седун, и мы ускорили шаг. Мы поднялись по склону "чахила"*, поросшего редким дубняком, и остановились на его гребне, под шатром невысоких дубков. Перед нами расстилался однообразный ландшафт "чахилистых" холмов, поросших невысоким лесом. Этот ландшафт весьма характерен для Каракатинской и Бешуйской лесных дач, которые отнюдь не могут похвалиться мощью буковых и сосновых лесов, но зато отличаются обилием поголовья оленей. Солнце уже зашло, и обнаженные шиферные склоны "чахилов" были озарены багровым светом заката. "От здесь доброе место, - сказал Седун, - гэт-то намедни здесь двенадцать ревело - один из них здоровенный такий рогаль". * (Чахилами в Крыму называли шиферные склоны, поросшие чахлым дубняком и грабинником.) ![]() Зубробизон Быстро спускались короткие южные сумерки... вот уже по потемневшему небу зачертили нетопыри, а один раз бесшумно мелькнула более крупная тень и быстро опустилась в траву. "То дремлюга (козодой)", - прошептал Седун. Мы все время говорили приглушенным шепотом. Вдруг Седун поднял палец вверх и посмотрел на меня. "Слухаете?" - "Ничего не слышу!" - прошептал я. Через некоторое время с противоположного чахила донесся низкий негромкий звук, похожий на мычание большого бугая. "Он самый, - прошептал Седун, - большой рогаль о шестнадцати концах...*. Он и вчора на том чахиле отзывался". Вдруг на одном из дальних чахилов послышался мощный, вызывающий, раскатистый рев. Этого вызова, очевидно, не мог стерпеть шестнадцатиконечный рогаль и ответил еще более грозным и могучим ревом... И постепенно весь лес начал оживать: то там, то здесь подавали свой голос олени; очевидно, различного возраста и размера, голоса то хриплые и басистые, то звонкие баритоны. "Восемь штук сегодня ревет! - сказал Седун.-Вчерась больше было... должно, подались на Косе, в Андрющенков обход!" * (С 16 отростками на рогах.) С ближайшего чахила, где ревел большой олень, послышалось вместо рева какое-то приглушенное рычание, сопровождаемое характерным стуком. "Слухаете, - оживился Седун, - дерутся... только наложит мой рогаль тому, молодому!" - "А убить может?" - спросил я. - "Нет, такой не убьет, рога для этого неподходящие... А вот у нас, давно это было, олень один объявился - с неправильными рогами: роги у него простые были, без отростков... Ну, как бы пика костяная. Так тот у нас немало самцов переранил, а двух даже насмерть забодал, мы его так и звали: убивец. Так его заведующий охотой пристрелить велел". Тем временем стало совершенно темно. На небе уже довольно высоко поднялись Плеяды. ![]() Олень на горе Чучели Рев оленей то затихал, то снова разгорался. Шум драки на соседнем чахиле затих - вероятно, вследствие бегства слабейшего противника. "Эх, жалко, что ночь сегодня безлунная! - сказал Седун. - А то бы к тем драчунам можно было вплотную подобраться и посмотреть, как они колошматят друг друга. А сейчас больше слухать бесполезно, все равно новых ревунов не прибавляется".- И Седун поставил в своем блокноте восемь палочек, так как грамоте не разумел... "Пошли до хаты, - закончил он,-а то старуха заругается". И действительно, оставаться далее не было смысла, и мы двинулись в обратный путь, который показался мне удивительно коротким, так как Седун уверенно вел меня кратчайшими, ему одному ведомыми тропами. - А что, Даниил Фомич, - спросил я уже дома, - ведь на окраинах Пущи зубры могут встречаться с домашним скотом. Что, если случится подраться хорошему деревенскому быку с зубром, кто кого? - Гэтто даже сравнения быть не может! - замахал руками Седун. - Знаю я один такой случай: встретились в Пуще бугай здоровый с зубром, уперлись друг с другом лбами и стоят - глаза кровью налились... Мы тоже стоим, думаем, неужто равной силы борцы, да нет, куда там: зубр гэтак голову пригнул, ды быстро так вперед ее выкинул, - Седун иллюстрировал свой рассказ характерным кивком, - стук такой глухой раздался, и бык как подкошенный рухнул замертво. После, как стали его свежевать, нашли, что череп у него треснул... Нет, и сравнения никакого быть не может! Я охотно поверил рассказчику, вспомнив невероятную массивность зубровых черепов и длину остистых отростков их шейных и передних спинных позвонков. - Гэтто то же самое, як сравнить силу филина и кота, - продолжал словоохотливый рассказчик. - Поймал гэтто у нас один егерь здорового филина и держит его в клетке. А другой егерь ему и говорит: "Хоть и здоров твой филька, а все же он против хорошего кота не сдюжит, даром что оба мышеловы!" - "Это кот твой мышелов, а мой филька зайца одной лапой удерживает, сам видел", - говорит мой егерь. "Ну, давай спорить". - "Давай! Ставь четверть водки, коли мой кот твою птицу задерет". - "И поставлю". Вот добыл мой егерь здоровенного каца, так у нас в Пуще котов называют, - ни один кот против него в драках не выдерживал, принес к хозяину филина, и мы все собрались. "Открывай, - говорит, - клетку и прощайся со своим филькой". - А филин сидит, весь надулся, крылья растопырил, глаза как огнем горят... "Ну, - говорит хозяин филина,- пускай!" - тот и втолкнул кота в клетку. Так, поверите ли, Иван Иванович, мы и оглянуться не успели, как лежит кот вверх лапами и только хрипит... а филин на нем сидит и когтями в грудь котячью вцепился - еле согнали. Как стал хозяин кота потом с него шкуру снимать, - а шкура добрая была, - и видит, что сердце у кота в нескольких местах когтями филиновыми проткнуто... ![]() Д. Ф. Седун и его семья В течение многих лет я не пропускал ни одного сентября, чтобы не посетить гостеприимную сторожку Седуна во время рева оленей. Увы! Мой визит осенью 1931 года был последним. В декабре Седун геройски пал на своем посту, зверски убитый браконьерами. Произошло это так. С приближением праздника рождества Седун решил устроить засаду на тавельских* браконьеров, зная, что они обязательно явятся в лес, чтобы подстрелить козу или олененка к рождественскому столу. Так как никто из сотрудников Заповедника с ним пойти не мог (или не захотел), Седун подговорил пойти с ним лесника Бешуйского лесничества. * (Тавель - село у подножия Чатыр-Дага.) - Идем, вдвоем веселей, да и браконьеры двоих больше испугаются. - Ладно, идем! - и лесник пошел с Седуном. Недолго пришлось им стоять в засаде у тропки, которой, по мнению Седуна, обязательно должны были возвращаться лесные воры. - Вот они, мои пассажиры! - прошептал Седун, указывая на трех мужчин с ружьями и мешками за плечами, которые быстрым, воровским шагом шли по тропке. - Стой, ни. с места! - закричал он, выходя из засады. - Отдавай мясо, сдавай ружья! - Браконьеры сначала опешили, но когда лесник, видя, что дело пахнет серьезным, дал тягу, направили ружья на Седуна. - Иди с дороги, старик, пока жив! - ответил один из них. - Давай мясо! - крикнул опять Седун, и протянул руку за мешком браконьера. Но грянул выстрел, и Седун как подкошенный упал навзничь. Смерть была моментальной. Перепуганный насмерть лесник запыхавшись прибежал в Управление Заповедника и рассказал о случившемся, назвав поименно браконьеров - тавельских крестьян, братьев Туркаловых. Было сообщено в милицию. Браконьеров арестовали, был суд, на котором защитник пытался объяснить выстрел Туркалова-старшего "самозащитой". К сожалению, преступники были приговорены к наказанию необычайно мягкому, ибо старший Туркалов, застреливший наблюдателя Государственного заповедника при исполнении им обязанностей, получил только пять лет принудительных работ... Уходя, он грозил вернувшись после отбытия наказания "посчитаться кое с кем". Седуна похоронили с большой торжественностью, предав его прах земле близ Охотничьего домика, под сенью высоких елей. На могиле Седуна был поставлен памятник. Так кончил свои дни замечательный человек - истинный самородок, который, родись он в наше время и получи образование, несомненно, мог бы быть выдающимся биологом. Четверть века прошло после безвременной, геройской смерти Седуна, но он до сих пор живет в памяти работников Заповедника и всех его знавших как образец несравненного знатока своего дела, сознания своего долга и неустрашимости. В последующие годы я ходил слушать оленей уже не на Холодную воду, а на реку Косе, в обход наблюдателя Андрющенко. Это был тоже знающий, добросовестный пожилой наблюдатель, и в его обходе ревело даже больше оленей, чем в обходе Седуна, но заменить его он мне, разумеется, не мог... Не знаю, исполнил ли убийца Седуна - Туркалов - свое обещание "посчитаться кое с кем" по возвращении из ссылки, но он ярко продемонстрировал низость своей натуры в мрачные годы немецкой оккупации, став активным сотрудником немцев в их ожесточенной борьбе с партизанами. Панически удирая из Крыма, немцы, разумеется, меньше всего думали о том, чтобы спасать использованных ими негодяев типа Туркалова, и он имел неосторожность остаться в Тавеле. Его расстрел был справедливым возмездием за многие темные дела, в том числе и зверское убийство такого человека, как Седун. |
![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() |
|
![]() |
|||
© ISTORIYA-KRIMA.RU, 2014-2020
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна: http://istoriya-krima.ru/ 'Крым - история, культура и природа' |