Эчкидагъ - Козья гора

Эчкидагъ - Козья гора

Али, красавецъ Али, тебя еще помнить наша деревня, и разсказъ о тебе, передаваясь изъ усть въ уста, дошелъ до дней, когда Яйла услышала гудокъ автомобиля, и выше ея горъ, сильнее птицы, взвился безстрашный человекъ.

Не знаю, перегналъ ли бы ты ихъ на своемъ скакуне, но ты могъ скоpеe загнать любимаго коня и погубить себя, чемъ поступиться славой перваго джигита.

Быстрее ветpa носилъ горный конь своего хозяина, и завидовала отузская молодежь, глядя, какъ гарцовалъ Али, сверкая блестящимъ наборомъ, и какъ безъ промаха билъ онъ любую птицу на-лету.

Не даромъ считался Али первымъ стрелкомъ на всю долину и никогда не возвращался домой съ пустой сумой.

Трепетали дикiя козы, когда на вершинахъ Эчкидага, изъ-за неприступныхъ скалъ, появлялся Али съ карабиномъ на плечe.

Только ни разу не тронула рука благороднаго охотника газели, которая кормила дитя. Ибо благородство Али касалось не только человека.

И воть какъ-то, когда въ горахъ заблеяли молодыя козочки, зашелъ Али въ саклю Ypмiэ.

Урмiэ, молодая вдова, уснащавшая себя прянымъ ткна лишь для него одного, требовала за это, чтобы онъ безпрекословно исполнялъ все ея причуды. Она лукаво посмотрела на Али, какъ делала всегда, когда хотела попросить что-нибудь исключительное.

- Принеси мне завтра караджа.

- Нельзя. Не время бить козъ. Только-что начали кормить, ведь, знаешь,- заметилъ Али, удивившись странной просьбе.

- А я хочу. Для меня могъ бы сделать.

- Не могу.

- Ну такъ уходи. О чемъ разговаривать.

Пожалъ плечами Али, не ожидалъ этого, повернулся къ двери.

- Глупая баба.

- Къ глупой зачемъ ходишь. Сеитъ-Меметъ не говорить такъ. Не принесешь ты, принесетъ другой, а караджа будетъ. Какъ знаешь!

Вернулся Али домой, прилегъ и задумался. Въ лесу рокоталъ соловей, въ виноградникахъ звенели цикады, по небу бегали одна къ другой въ гости яркiя звезды. Никто не спалъ, не могъ заснуть и Али. Клялъ Урмiэ, зналъ, что дурной, неладный она человекъ, а тянуло къ ней, тянуло, какъ пчелу на сладкiй цветокъ.

- Не ты, принесетъ другой. Неправда, никто не принесетъ раньше. Али поднялся.

Начинало светать. Розовая заря ласкала землю первымъ поцелуемъ.

Али ушелъ въ горы по знакомой ему прямой тропе.

Близко Эчкидагъ. Уже вскарабкался ловкiй охотникъ на одну изъ его вершинъ, у другой - теперь много дикихъ козъ, караджа. Нужно пройти Хулахъ-Iернынъ - Ухо земли. Такъ наши татары называютъ провалъ между двумя вершинами Эчки-дага. Глубокiй провалъ съ откосной подземной пещерой, конца которой никто не знаетъ. Говорить, доходить пещерная щель до самаго сердца земли; будто хочетъ земля знать, что на ней делается: лучше ли живутъ люди, чемъ прежде, или попрежнему вздорятъ, жадничаютъ, убиваютъ и себя и другихъ.

Подошелъ Али къ провалу и увиделъ стараго, стараго старика съ длинной белой бородой, такой длинной, что конецъ уходилъ въ провалъ.

- Здравствуй, Али,- окликнулъ старикъ.- Что такъ рано козъ стрелять пришелъ?

- Такъ, нужно.

- Все равно не убьешь ничего.

Подошелъ ближе Али, исчезъ въ провале старикъ.

- Ты кто будешь?

Не ответилъ, только оборвавппеся камни въ провале побежали; слушалъ, слушалъ Али и не могъ услышать, где они остановились. Оглянулся на гору. Стоить стройная коза, на него смотритъ, уши наставила.

Прицелился Али и вдругъ видитъ, что у козы кто - то сидитъ и доить ее; какая-то женщина, будто знакомая. Точно покойная его сестра.

Опустилъ быстро карабинъ, протеръ глаза. Коза стоить на месте, никого подле нея нетъ.

Прицелился вновь, и опять у козы женщина. Оглянулась даже на Али. Побледнелъ Али. Узналъ мать такой, какой помнилъ ее въ детстве. Покачала на него головой мать. Опустилъ Али карабинъ.

- Аналэ, матушка родная!

Пронеслась по тропинке подъ скалой пыль. Стоить опять коза одна, не шевелится.

- Сплю я, что ли,- подумалъ Али, и прицелился въ третiй разъ.

- Коза одна, только въ двухъ шагахъ отъ нея ягненокъ. Причудилось, значить, все, и навелъ Али карабинъ, чтобы вернее, безъ промаха, убить животное прямо въ сердце.

Хотелъ нажать курокъ, какъ увиделъ, что коза кормить ребенка, дочку Уpмiэ, которую любилъ и баловалъ Али, какъ свою дочь.

Задрожалъ Али, похолоделъ весь. Чуть не убилъ маленькую Уpмiэ.

Обезумелъ отъ ужаса, упалъ на землю и долго ли лежалъ, не помнилъ потомъ.

Съ техъ поръ исчезъ изъ деревни Али. Подумали, что упалъ со скалы и убился. Долго искали, не нашли. Тогда решили, что попалъ онъ въ Хулахъ-Iернынъ, и нечего искать больше.

Такъ прошло много летъ.

Алiева Урмiэ стала дряхлой старухой, у маленькой Урмiэ родились дети и внуки; сошли въ могилу сверстники джигита, и народившiяся поколенiя знали о немъ только то, что дошло до нихъ изъ устъ отцовъ и где было столько же правды, сколько и народнаго домысла.

И вотъ разъ вернулся въ деревню хаджи Асанъ, столетнiй старикъ, долгое время остававшiйся въ священной Мекке. Много разсказалъ своимъ Асанъ, много чудеснаго, но чудеснее всего было, что Асанъ самъ, своими глазами увиделъ и узналъ Али.

Въ Стамбуле, въ монастыре дервишей происходило торжественное служенiе. Были принцы, много франковъ и весь пашалыкъ. Забило думбало, заиграли флейты и закружились въ экстазе священной пляски-молитвы святые монахи. Но бешенее всехъ кружился одинъ старикъ. Какъ горный вихрь, мелькалъ онъ въ глазахъ восторженныхъ зрителей, унося мысль ихъ отъ земныхъ помысловъ, но силой всего своего существа отдававшiйся страсти своего духа.

- Али,- воскликнулъ Асанъ, и, оглянувшись на него, остановившись на мгновенiе, дервишъ снова бешенымъ порывомъ ушелъ въ экстазъ молитвы.