Туды-Мангу-ханъ былъ похожъ на быка съ вывороченнымъ брюхомъ; къ тому же онъ былъ хромъ и кривилъ на одинъ глазъ. И все дети вышли въ отца; одна Гюляшъ-Ханымъ росла красавицей. Но Туды-Мангу-ханъ говорилъ, что она одна похожа на него.
Самые умные люди часто заблуждаются. Въ Солгатскомъ дворце хана жило триста женъ, но мать Гюляшъ-Ханымъ занимала целую половину, потому что Туды-Мангу-ханъ любилъ и боялся ее.
Когда она была зла - запиралась у себя, тогда боялся ея ханъ и ждалъ, когда позоветъ.
Зналъ, каковъ бываетъ нравъ у женщины, когда войдешь къ ней не во-время. А въ народe говорили, будто ханша запирается неспроста. Обернувшись птицей, улетаетъ изъ Солгатскаго дворца въ Арпатскiй лесъ, где кочуетъ цыганскiй таборъ Ибрагима.
Попытался было сказать объ этомъ Туды-Мангу-хану главный евнухъ, но побелело отъ гнева ханское око и длинный чубукъ раскололся о макушку старика.
Помнилъ хорошо ханъ, что вместе съ Гюляшъ-Ханымъ пришла къ нему удача,- такъ наворожила ея мать. И любилъ ханъ цыганку-жену, потому что первымъ красавцемъ называла его, когда хотела угодить.
Улыбался тогда Туды-Мангу-ханъ, и лицо его казалось чубурекомъ, который сочнелъ въ курдючномъ салe.
И всегда, когда ханъ шелъ на Оръ, онъ бралъ съ собой Гюляшъ-Ханымъ на счастье, чтобы досталось побольше добычи и была она поценнее. Одинъ разъ добылъ столько, что понадобилось сто арбъ.
Была удача большая, потому что Гюляшъ-Ханымъ не оставляла хана, даже когда онъ скакалъ на конъ.
Но арбы шли медленно, а хану хотелось поскорей домой. Позвалъ онъ Черкесъ-бея и поручилъ ему казну и Гюляшъ-Ханымъ, а самъ ускакалъ съ отрядомъ въ Солгать.
Веселъ былъ ханъ, довольны были жены. Скоро привезутъ дары.
Только не всегда случается такъ, какъ думаешь.
Красивъ былъ Черкесъ-бей, строенъ какъ тополь, смелъ какъ барсъ, въ глазахъ купалась сама сладость. А для Гюляшъ-Ханымъ настало время слышать, какъ бьется сердце, когда близко красавецъ.
Взглянула Гюляшъ-Ханымъ на Черкесъ-бея и решила остаться съ нимъ, - обратилась въ червонецъ. Покатился червонецъ къ ногамъ бея, поднялъ онъ его, но не положилъ его къ себе,- былъ честенъ Черкесъ-бей, - и заперъ червонецъ въ ханскую казну.
Честнымъ поступкомъ не всъмъ угодишь.
А ночью напалъ на Черкесъ-бея балаклавсюй князь, отнялъ арбы, захватилъ казну.
И повезли Гюляшъ-Ханымъ съ червонцами въ Балаклаву.
Въ верхней башне замка жилъ гречесюй князь.
Къ нему и принесли казну.
Открылъ князь казну и началъ хохотать. Вместо червонцевъ - въ казне звенелъ рой золотыхъ пчелъ.
- Нашелъ, что возить въ казнъ глупый Туды-Мангу-ханъ!
Вылетелъ рой, поднялся къ верхнему окну; но одна пчела закружилась около князя и ужалила его прямо въ губы.
Поцелуй красавицы не всегда проходитъ даромъ.
Отмахнулся князь и заделъ крыло пчелы. Упала пчела на полъ, а кругомъ ея посыпались червонцами все остальныя.
Поднялъ отъ удивлешя высокую бровь балаклавскiй князь и ахнулъ: вместо пчелы у ногъ его сидела, улыбаясь, ханская дочь; загляделась на него.
Былъ красивъ Черкесъ-бей, а этотъ еще лучше. Светилось на лице его благородство и въ глазахъ горела страсть.
Околдовало его волшебство женской красоты и оттолкнулъ юноша ногой груду золота.
Когда молодъ человекъ, глаза лучше смотрятъ, чемъ думаетъ голова.
Схватилъ ханшу на руки и унесъ къ себе.
Три дня напрасно стучали къ нему старейшины, напрасно предупреждали, что выступило изъ Солгата ханское войско.
Напитокъ любви самый пьяный изъ всехъ; дурееть отъ него человекъ.
А на четвертый день улетела Гюляшъ-Ханымъ изъ башни. Обернулась птицей и улетвла къ своимъ, узнала, что приближается къ Балаклаве Черкесъ-бей.
Скакалъ на беломъ коне Черкесъ-бей впереди своихъ всадниковъ и, услышавъ въ стороне женскiй стонъ, сдержалъ коня.
Въ кустахъ лежала Гюляшъ-Ханымъ, плакала и жаловалась, что обиделъ ее балаклавскiй князь, надругался надъ ней и бросилъ на дороге.
- Никто не возьметъ теперь замужъ.
- Я возьму,- воскликнулъ Черкесъ-бей,- а за твою печаль заплатить головой балаклавскiй князь.
И думала Гюляшъ-Ханымъ по дороге въ Солгать - кто лучше, одинъ или другой, и хорошо бы взять въ мужья обоихъ, и князя бея и еще цыгана Ибрагима, о которомъ хорошо разсказываетъ мать.
Когда имеешь много, хочется еще больше.
А балаклавскiй князь искалъ повсюду Гюляшъ-Ханымъ и, когда не нашелъ у себя, пошелъ, одевшись цыганкой, искать въ ханской земле.
Черезъ горы и долины шелъ до Солгата.
На много верстъ тянулся городъ, но не было никого на улицахъ. Весь народъ пошелъ на площадь къ ханскому дворцу, потому что Туды-Мангу-ханъ выдавалъ младшую дочь замужь и угощалъ всехъ, кто приходилъ.
Радовался народъ. Сто чалгиджи и сто одно думбало услаждали слухъ, по го-рамъ горели костры; хансюе слуги выкатывали на площадь бочки съ бузой и бетмесомъ; целое стадо барановъ жарилось на вертеле.
Славилъ солгатскiй народъ Туды-Мангу-хана и его зятя Черкесъ-бея.
Думала объ этомъ Гюляшъ-Ханымъ, и что-то взгрустнулось ей. Подошла къ решетчатому окошку въ глухой переулокъ и вспомнила балаклавскаго князя.
- Хоть бы пришелъ.
И услышала съ улицы, снизу, старушечiй голосъ.
- Хочешь погадаю; вели впустить.
Велела Гюляшъ-Ханымъ впустить ворожею и заперлась съ нею вдвоемъ.
- Гадай мне счастье.
Посмотрела Гюляшъ-Ханымъ на цыганку. Горели глаза безумнымъ огнемъ, шептали уста дикiя слова. Отшатнулась ханша. Упали женскiя одежды и къ ней бросился балаклавскiй князь.
Бываетъ луна белая, бываетъ желтая.
Посмотрели люди на небо, увидели сразу три луны: одну белую и две въ крови.
Подумали - убили двухъ, третiй остался.
Вскрикнула Гюляшъ-Ханымъ. Вбежалъ Черкесъ-бей. Въ долгомъ поцелуе слились уста. Мелькнуло лезвiе ятагана, и покатились две головы любившихъ.
Оттолкнулъ Черкесъ-бей тело Гюляшъ-Ханымъ и женился въ ту же ночь на старшей дочери хана.
Потому что не долженъ мужикъ жалеть бабу.
Теперь отъ Солгатскаго дворца остались одни развалины. Совсемъ забылось имя Гюляшъ-Ханымъ. Но въ осеннюю пору, когда у местныхъ татаръ играютъ свадьбы, въ лунную ночь видятъ, какъ на томъ меcтe, где былъ дворецъ хана, встречаются две тени. И спрашиваетъ одна: