Что это за рой кружится надъ церковкой, старой туклукской церковкой греческихъ временъ?
Не души ли погибшихъ въ святую ночь Рождества!
Еще не знали въ Крыму Темиръ-Аксака, но слухъ о хромомъ дьяволе добежалъ до Тавра, и поднялся въ долине безотчетный страхъ передъ надвигавшейся грозой.
Плакали женщины, беспокойно жались къ матерямъ дети и задумывались старики, ибо знали, что когда набегаетъ волна - не удержаться песчинке.
Скорбелъ душой и отецъ Петръ, благочестивей старецъ, не носившiй зла въ сердце и не знавшiе устали въ мoлитве. Только лицо его не выдавало тревоги, Успокаивалъ до времени священнослужитель малодушныхъ и училъ мириться съ волей Божiей, какъ бы не было тяжко подчасъ испытанiе. Такъ шли дни, близилось Рождество - праздникъ, который съ особенной торжественностью проводили греки въ Туклуке.
По домамъ готовились библейки, выпекалась василопита, хлебъ св. Василiя съ деньгой, которая должна достаться счастливейшему въ Новомъ году.
Лучше, чемъ когда-либо, поднялся xлебъ Зефиры, двадцатилетней дочери Петра, и мечтала Зефира, чтобы вложенная ею въ хлебъ золотая монета досталась юноше, котораго ждала она изъ Сугдеи съ затаенной радостью. Только не пришелъ онъ, какъ обещалъ. Стало смеркаться, зазвучало церковное било вечернимъ призывомъ, а юноши все не было. Склонивъ въ печали голову, стояла въ церкви девушка, слушая знакомые съ детства молитвенные возгласы отца.
И казалось ей, что никогда еще не служилъ отецъ такъ, какъ въ эту ночь. Точно изъ недръ души, изъ техъ далекихъ пределовъ, где человеческое существо готово соприкоснуться съ божественнымъ откровенiемъ, исходило его благостное слово.
Веяло отъ него тепломъ мира и подъ песенный напевъ, въ тумане сумерекъ; при мерцанiи иконостасныхъ лампадъ, чудился кто-то въ терновомъ венце, учившiй не бояться страданiй.
Каждый молился, какъ умелъ, но тоть кто молился, понималъ, что это такъ.
Смолкнулъ священникъ, прислушался. Съ улицы доносился странный шумъ. Смутились прихожане. Многiе бросились вонъ изъ церкви, но не могли разобрать, что делалось на площади. Они только слышали дише крики, конскiй топотъ, бряцанiе оружiя, проклятiе раненыхъ.
Побледнелъ, какъ смерть, отецъ Петръ. Сбылось то, что поведалъ ему какъ-то пророческiй сонъ.
- Стойте, - крикнулъ онъ обезумившей отъ ужаса толпе. - И слушайте! Богъ послалъ тяжкое испытанiе. Пришли нечестивые. Только вспомнимъ первыхъ христiанъ и примемъ смерть, если она пришла, какъ подобаетъ хриcтiанамъ. Въ алтарь, подъ крестомъ, есть подземелье. Я впущу туда детей и женщинъ. Всемъ не уместиться, пусть спасутся хоть они.
И отецъ Петръ, сдвинувъ престолъ, поднялъ плиту и сталъ впускать детей и женщинъ по очереди.
- А ты? - сказалъ онъ дочери, когда осталась она одна изъ девушекъ. - А ты?
- Я при тебе отецъ.
Благословилъ ее взоромъ отецъ Петръ и, поднявъ высоко крестъ, пошелъ къ церковному выходу.
На площади происходила последняя свалка городской стражи съ напавшими чагатаями Темура.
Съ зажженной свечей въ одной руке и крестомъ въ другой, съ развевающейся белой бородой, въ парчевой ризе, стоялъ отецъ Петръ на пороге своей церкви, ожидая принять первый ударъ.
И когда почувствовалъ его приближенiе,- благословилъ вcехъ.
- Нетъ больше любви, да кто душу свою положить за други своя.
И упалъ святой человекъ, обливаясь кровью, прикрывъ собой поверженную на пороге дочь. Слилась ихъ кровь и осталась навеки на ступеняхъ церковки.
И теперь, если вы посетите эту древнюю, маленькую церковку, вы, если Господь осенитъ васъ, увидите следы святой крови, пролитой праведнымъ человекомъ когда-то, много вековъ назадъ, въ ночь Рождества Христова.