Кемалъ - бабаи - дедушка Кемалъ

Кемалъ - бабаи - дедушка Кемалъ

Не искалъ почета, не искалъ золота; искалъ правду. Когда увиделъ - ушла правда, тогда умеръ Кемалъ-бабай. Сколько летъ было Кемалъ-бабаю, не знали. Думали - сто, можетъ быть, двести.

Онъ жилъ такъ долго, что вся деревня стала родней; онъ жилъ такъ много, что дряхлое ухо не различало шума жизни, а глазъ пересталъ следить за ея суетой.

Иногда о немъ забывали, и только, когда весеннее солнце заливало золотомъ лучей вершины Карадага, вспоминали, что онъ живъ.

- Опять идетъ на гору.

Кемалъ-бабай шелъ, чтобы омыть лицо весенней струей изъ родника.

Навстречу неслись гимны аромата цветовъ; легкiй бризъ игралъ, лаская землю; радость бытiя наполняла существо.

Кемалъ-бабай прислушивался къ доходящимъ ощущенiямъ и въ нихъ искалъ себя.

Старый, дряхлый Кемалъ-бабай, ноги котораго еле двигаются и руки съ трудомъ поднимаются для молитвы, ты ли тотъ самый Кемалъ, который въ бурную ночь плылъ между скалъ къ кораблю, чтобы предупредить объ опасности. Смелый Кемалъ, не боявшiйся самымъ сильнымъ и богатымъ говорить въ лицо слово правды; Кемалъ, котораго изгнали изъ девяти странъ, ибо, кто говорить правду, того изгоняютъ изъ девяти государству какъ потомъ сталъ говорить народъ.

Катилась жизнь твоя, Кемалъ, какъ бурная река, пока не нашелъ прiюта въ бедной деревушки.

Кто знаетъ коранъ лучше муллы, кто понимаетъ арабскую книгу, кто побывалъ въ Мекке и Стамбуле - тотъ мудрый человекъ. А мудраго человека не тронуть въ деревне.

И воть долго живетъ Кемалъ подъ Карадагомъ, много весенъ прошло; и каждую весну идетъ на гору, къ ручью, гдe делаетъ на дереве зарубку.

Потомъ сочтетъ-сколько летъ ждалъ правду на земле. Потому что все ждетъ ее чистый духомъ человекъ.

Такъ думалъ Кемалъ-бабай, спускаясь въ долину, когда вечерняя синева бежала по склонамъ вслъугь за уходящимъ светомъ дня.

Такъ шли годы, много уже зарубокъ на дубе, до вътвей дошли.

И вотъ пришло время зноя, какого не знали раньше. Солнце выжгло траву, изсушило листъ; вымерли ручьи: воздухъ жегъ дыханiе.

Молились въ мечети; спрашивали Кемалъ-бабая:

- Что будетъ?

- Покажется месяцъ, пойдетъ дождь, землю зальеть. Горе будетъ.

Ждали люди. Сверкнулъ серебристый серпъ на безоблачномъ нeбе, - не похоже было на дождь.

- Плохой пророкъ Кемалъ-бабай.

Но за ночь набежавшiя тучи потушили огни звездъ, блеснула разгневанная молнiя, загрохоталъ перекатомъ по горамъ громъ; понеслись по земле странные голоса и дикимъ ревомъ загуделъ ливень. Не было еще такого.

- Правду сказалъ Кемалъ-бабай! Испугались люди.- Горе будетъ, сказалъ. И насталъ ужасъ.

Хлынулъ на деревню бешеный потокъ съ горъ и унесъ въ море всвхъ, кто не успелъ бежать. Обезумелъ богатый Велли. Клялся все вернуть, что отнялъ у соседа, - и домъ и садъ, если найдется дочь. Старый Муслядинъ умолялъ помочь ему,- все долги простить. И было чистое сердце у нихъ. И вспоминали имя Аллаха, даже кто никогда не произносилъ его. Ибо было горе кругомъ, и не надеялись на себя.

Молились въ мечети; ждали, что скажетъ Кемалъ-бабай.

Какъ въ арабской книге читалъ Кемалъ-бабай въ ихъ сердцахъ; зналъ, что думали и, казалось ему, что стала близка правда.

Вышелъ на крыльцо, посмотрель туда, где завернулся въ облако Карадагъ. Чудился ему светъ зеленый, какъ чалма Пророка.

Смотрели люди - не видели.

Прислушался Кемалъ-бабай. Сверху, съ неба ли, съ горъ, - неслись радостные голоса.

Слушали люди - не слышали.

А черезъ день тамъ, куда гляделъ Кемалъ-бабай, засверкалъ солнечный лучъ.

Прошла беда, пришли въ себя люди.

Многихъ не стало. Взяли себе соседи ихъ землю и благодарили Аллаха, что не ихъ постигла гибель.

Почувствовалъ Кемалъ-бабай, что убегаетъ правда и началъ корить людей.

Больше всехъ обиделъ бедныхъ кохтебельсюй мурзакъ, больше всъхъ корилъ его; запретилъ деревенскимъ ходить къ нему.

А когда иные пошли тайкомъ, - отвернулся отъ нихъ въ мечети.

- Кто съ ворономъ пируеть, у того не бываетъ чистаго клюва!

Растерялся мурзакъ, не зналъ, что делать. Досталъ изъ сундука кисетъ съ червонцами и понесъ ночью къ Кемалъ-бабаю.

- Не срами только. Швырнулъ червонцы Кемалъ-бабай.

- Уходи!

Упалъ мурзакъ передъ старикомъ, сталъ просить.

- Скоро умрешь, на всю деревню сделаю поминки, на могилъ столбъ съ чалмой поставлю; много денегъ дамъ имамамъ; скажуть имамы: - Кемалъ-бабай былъ святой, Кемалъ-бабай - азисъ. Все сделаю, похвали людямъ меня.

Понялъ Кемалъ-бабай слова мурзака, отвернулся отъ него. Закипелъ гневомъ мурзакъ, какъ ужаленный бросился на старика и началъ бить его.

- Скажи, что сдълаешь, какъ хочу. Или убью тебя.

- Убей, хрипълъ Кемалъ-бабай, переставая дышать.

Пришли на утро люди и увидъли, что умираетъ Кемалъ-бабай. Ничего не сказалъ, что случилось съ нимъ. Зналъ, что не нужно больше корить мурзака. Зналъ, что ночью занемогъ мурзакъ и больше жить не будетъ.

Спросили люди: не надо ли чего и гд-в схоронить его.

- Тамъ, где упадетъ моя палка.

- Въроятно бредить старикъ, думали.

Но, собравъ последнiя силы, поднялся Кемалъ-бабай, перешагнулъ порогъ бросилъ кверху свою палку, зашатался и испустилъ духъ. А палка высоко взвилась къ небу и полетела на Карадагь. Побежали за ней и нашли у ручья. Тамъ и схоронили святого. И, схоронивъ, сосчитали, сколько было зарубокъ на дереве.

- Девяносто девять...

Решили, что было Кемалъ-бабаю сто леть и сделали сотую.

Настало хорошее время. Горы покрылись зеленой травой. Быстро оправились тощiя стада. Не возвращались на ночлегъ домой, ночевали въ горахъ, и по ночамъ чабаны видъли зеленый свъть на могилъ Кемалъ-бабая. Посылалъ мулла пpoвeрить, - сказали, что правда.

- Уже не въ самомъ ли деле азисъ Кемалъ-бабай? Ждали чудесъ.

И случились чудеса.

Изъ Отузъ, Козъ и Капсихора привозили больныхъ. Многимъ помогало.

Тогда имамы объявили Кемалъ-бабая азисомъ.

И немощные стали приходить со всехъ сторонъ Крыма.

Приходятъ и теперь. Привозятъ больныхъ изъ Алушты и Ускюта, изъ Акмечети и Бахчисарая. Говорятъ, всемъ помогаетъ, кто приходить съ чистой душой.

Всю жизнь искалъ правды Кемаль-бабай; кто придетъ къ нему съ правдой, тому поможетъ онъ.

Потому что Кемаль-бабай-азисъ, святой.

Кемалъ - бабаи - азисъ, святой