Чершамбе

Чершамбе

Бедный Сеитъ-Яя. Я помню его доброе лицо въ глубокихъ морщинахъ, седеющую бороду, сгорбленный стань и необыкновенную худобу, и какъ онъ подзывалъ, бывало, меня, когда я проходилъ, мальчикомъ, мимо его сада, чтобы выбрать мне самый крупный бузурганъ или спелую сладкую рябину.

- Ничего, кушай.

И начиналъ напевать свою грустную песенку-Чершамбе-Чершамбе.

Все знали эту Чершамбе и отчего поетъ ее Сеитъ-Яя, бедный Сеитъ-Яя, который давно уже не въ своемъ уме.

Не помнили, когда пришелъ Сеитъ-Яя въ деревню. Говорили только, что еще тогда замечали за нимъ странное.

Трудно было найти, кто бы лучше его сделалъ прищепъ, положилъ катавлактъ, посадилъ чубуки.

Онъ былъ всегда въ работе, редко заходилъ въ кофейню, казался тихимъ, безобиднымъ. Но кто ближе былъ къ нему, хорошо зналъ, какъ умеетъ Сеитъ-Яя подметить все смешное, и потому многiе не любили его.

Вспоминали, какъ срамилъ онъ почтеннаго Пурамета, который, когда выходилъ изъ дому, всегда трогалъ уголъ: - Тронь два раза на всякш случай.

Отворачивался сотскiй Аблязъ, когда встречалъ Сеитъ-Яя, потому что, когда умерла его тетка, онъ разсказалъ въ кофейне, какъ выли накануне на верхней деревни собаки. Все знали, что это бываетъ, но Сеитъ-Яя сказалъ громко:

- Умнаго въ coтскie выбрали!

У Муртазы пала лошадь. Поздравляли Муртазу. Народъ верить, что пожалелъ Аллахъ человека, если вместо него взялъ лошадь. Ворчалъ Сеитъ-Яя:

- Мало у Аллаха дела, чтобъ заниматься вашими делами. Скоро бублики печь вамъ будеть.

Качалъ головою мулла: - Плохо Сеить-Яя кончить, не знаетъ языкъ, что болтаетъ.

И назвалъ его дурнемъ, когда услышалъ, что посмеялся Сеить-Яя надъ пятницей.

Въ пятницу шли пожилые въ мечеть и позвали съ собою Сеить-Яя. Усмехнулся Сеитъ-Яя.

- Идите, идите, я въ среду приду.

- Плохо его дело, - сказали старики,-видно, Аллахъ отнялъ у него разумъ. Дурень Сеитъ-Яя.

И стали люди, кто сторониться, кто потешаться надъ нимъ и никто не хотелъ отдавать свою дочь за него замужъ.

А время пришло Сеитъ-Яе жениться, и мнопе заметили, что сталъ тосковать онъ.

Заметила это и хозяйка, у которой Сеитъ-Яя служилъ въ работникахъ, и решила посватать одну вдовушку изъ казанскихъ.

Не любятъ наши татары чужихъ. У техъ девушки ходятъ открытыми, не стыдятся разговаривать съ мужчинами, городское платье начинаютъ носить.

Но Сеитъ-Яя согласился.- Хотя и казанская, а женщина. Большой огурецъ, малый огурецъ - все огурецъ.

- Сватай,- сказалъ онъ хозяйке, И вечеромъ пошелъ къ дому, где жила вдовушка.

Сидела вдовушка на пороге и жевала мастику. Посмотрелъ на нее изъ-подъ рукава Сеитъ-Яя.

- Хороша, жаль, что не закрывается. Спокойней было бы. Постоялъ еще, облокотившись о косякъ.

- Когда будетъ ночь, приходи въ хозяйкинъ садъ. Присвистнулъ и ушелъ къ себе.

Не спалъ въ эту ночь Сеитъ-Яя, не спала и вдовушка. Ворочалась на войлоке, вздыхала; ястыкъ жаркой казалась. И когда смолкли голоса на деревне, накинула платокъ и пошла подъ орешину.

Подъ орешиной свадьбу можно устроить, не то что маленькой женщине спрятаться; однако скоро нашелъ ее Сеитъ-Яя.

- Буду тебя сватать, пойдешь за меня?

Колебалась ответить. Пожалуй, люди засмеютъ, пошла замужъ за дурня. Но Сеитъ-Яя умелъ хорошо ласкать; къ тому же принесъ целый платокъ сладкой, съ орехомъ, баклавы и не боялся шепнуть на ухо стыдное слово. И согласилась вдовушка.

- Пойду.

Веселымъ сталъ Сеитъ-Яя, двойную работу хозяйке делалъ. И думала хозяйка:

- Наверно, поладилъ.

А по пятницамъ, когда все татары отдыхали, устраивалъ свое хозяйство; складывалъ соба на дворе, чтобы печь хлебъ; мастерилъ сарайчикъ для коровы.

- Сено где возьмешь? - спрашивала хозяйка.

- Накошу на Юланчике.

Дивилась хозяйка:

- Да ты въ уме ли?

Потому что все знали, какое место Юланчикъ. Не даромъ люди назвали его Змеинымъ гнездомъ. Въ камышахъ жила змея, которая, свернувшись, казалась, копной сена, а когда шла полемъ, делала десять коленъ и больше. Правда, убили ее янычары. Акмелизскiй ханъ выписалъ ихъ изъ Стамбула. Но остались оть нея детеныши. Потому, что когда принесли въ деревню голову убитой, то она, какъ балахуръ-сипеть, кишела змеенышами. И, когда перепуганные люди разбежались въ стороны, полетели змееныши въ свое гнездо и обратились въ джиновъ. Таракташскiй джинджи виделъ ихъ въ пьяномъ хороводе.

И никто не ходилъ на Юланчикъ.

Но Сеитъ-Яя не боялся.

- Это люди все объ Юланчике выдумали. Никакихъ джиновъ нетъ и шайтана нетъ, можетъ, ничего нетъ.

- Тогда коси себе, дурень.

И пошелъ Сеитъ-Яя на Юланчикъ.

Оттого, что не ходили люди туда, стояла трава по поясъ, а изъ-подъ косы выскакивали зайцы, выпархивали птицы.

- Накошу сена, приду охотиться, подумалъ Сеитъ-Яя. И только подумалъ, какъ увиделъ черезъ балку на бугре черную собаку съ хвостомъ вверхъ.

Завыла собака. Передразнилъ ее Сеитъ-Яя.

- Вой, вой, я тоже умею.

И не увиделъ ее больше. Но нашла черная туча, закрыла солнце, погнала по земле серую тень.

Сеитъ-Яя решилъ отдохнуть и прилегъ подъ дикой грушей.

- На полъ-зимы накосилъ; зайцевъ набью - шубу жене сделаю; дичи набью - хозяйке отнесу; хозяйка свадьбу поможеть справить.

И заснулъ Сеитъ-Яя, не слышалъ, какъ налетелъ изъ Бариколя пыльный вихрь, какъ закрутилъ скошенную траву, какъ завылъ голодною собакой. Показалось только ему, что вдали играетъ музыка.

Открылъ глаза и застылъ оть ужаса.

Летела на него козлиная свадьба. Впереди три горбатыхъ козла, съ человечьимъ лицомъ, дудели на камышевыхъ дудкахъ; за ними старый козелъ съ вывернутыми рогами билъ въ думбало коровьей ногой. Целымъ стадомъ скакали черные козлы и среди нихъ на верблюде сидела-вертелась, съ бубномъ въ pyкe, его невеста. Хотелъ броситься къ ней Сеитъ-Яя, но заметила она это и скрылась въ горбъ верблюда. И завизжали, запрыгали по всему камышу голые цыплята, и почернело оть нихъ окрестное поле, и понеслась свадьба дальше.

Помутилось въ глазахъ Сеить-Яи. Вспоминалъ онъ потомъ только, что позади всехъ бъжалъ горбатый уродъ, кланялся ему и кричалъ оборачиваясь:

- Чершамбе, чершамбе!..

Прибежалъ обезумевшiй Сеитъ-Яя въ деревню и не нашелъ своей нeвесты. Ушла куда-то и больше не возвращалась.

Целыхъ двадцать летъ жилъ после того Сеитъ-Яя въ хозяйкиномъ саду и только по пятницамъ приходилъ въ деревню спросить, не видели ли его нeвеcты; подходилъ къ мечети и ждалъ, когда выйдетъ мулла. Въ плохой одежонке, скорбный и исхудалый, Сеитъ-Яя становился передъ нимъ на колени и молилъ:

- Сделай такъ, чтобы пятница средой была, тогда найду невесту. Ведь горбатый джинъ на cвaдьбе кричалъ: чершамбе, чершамбе.

И, возвращаясь къ вечеру въ свой садъ, грустный и сгорбившiйся, Сеитъ-Яя глухимъ голосомъ напевалъ свою печальную песенку:

- Чершамбе, Чершамбе.

Въ своемъ саду