Старый храмъ

Старый храм

Теперь старый керченскiй храмъ ушелъ въ землю, сгорбился, какъ старикъ, который несетъ на плечахъ много летъ.

Кругомъ выросли богатые, высокiе дома; грохочутъ фабрики; вытянулись, какъ шея жирафы, заводскiя трубы. И среди нихъ затерялся старый храмъ; мало cлышенъ, плохо виденъ. И все же не хочетъ перестать жить.

И, можетъ быть, переживетъ насъ, какъ пережилъ многихъ.

Керченскiе греки въ тишине вечера любятъ слушать мелодичный звонъ его колоколовъ; они чтутъ его старыя святыни; поклоняются иконе, которая дошла отъ дней, когда впервые служилъ въ храме пантикапейскiй епиекопъ.

Объ этихъ дняхъ не забыли, хотя и прошли съ техъ поръ многiя сотни лить. Не забыли, потому что то, что случилось, бываетъ и теперь.

Говорятъ, въ ночь подъ великiй праздникъ стояли тогда у амвона двенадцать братьевъ, и тысячная толпа христiанъ не знала, кто изъ нихъ прекрасней. Такъ красивы и стройны были все двенадцать, такою доблестью и отвагою дышали ихъ лица. И светомъ чистой совести.

Ибо исполненный долгъ даетъ ее людямъ, а братья построили храмъ Предтече, какъ обещали матери.

- Помяни, Господи, душу ея въ царстве света.

И епиекопъ, наклоняясь надъ преcтоломъ, поминалъ имя матери и не поминалъ двухъ другихъ: не былъ хриcтiаниномъ отецъ, а имя безумной сестры не вещалось въ храме.

Но скорбелъ о томъ престолоcлужитель и шепталъ трижды святую молитву, когда доносился жалобный cтонъ отъ окна алтарной абсиды.

Сливался тотъ стонъ съ голоcомъ декабрьскаго шторма, и было не по себе многимъ. Взвизгивалъ ураганъ, чтобы заглушить стенанья мятущейся души, и вздрагивали бровью братья отъ боли и гнева.

Казалось, съ порывомъ бури проникалъ въ храмъ туманный образъ сестры, въ струйкахъ кадильнаго дыма вился по колоннамъ и, не доходя до престола, угаcалъ въ мерцаньи догорающихъ лампадъ.

Чтобы облегчить сердце, братья думали о чистой душъ матери, о cвътломъ чаcе ея кончины.

Съ свътильникомъ въ руке, прежде чемъ проститься съ земнымъ, завещала она детямъ поднять надъ Пантикапеей крестъ.

- Во имя Крестителя.

И поклялись они сдълать такъ, и пока не воздвигнуть храма, забыть радости жизни и счастье ликующихъ грезъ.

Двенадцать братьевъ и сестра, чище которой не было въ мipе лилiи.

Нужны были годы веры и труда, чтобы исполнить обетъ. Съ именемъ Христа, камень за камнемъ, братья воздвигали стъны. А сестра приносила имъ пищу, омывала раны и нежной заботой своей отражала душу матери.

Но на Аитридатовой горе жилъ старый жрецъ, ненавидевшiй христiанъ, и сынъ его, начальникъ Горной части, былъ последователемъ отца.

Онъ былъ красивъ, точно самъ Аполлонъ вдохнулъ въ него часть своей красоты, и смелый взоръ его проникалъ въ сердце женщины.

Оттого братья боялись, чтобы не увиделъ онъ сестры, чище которой не было лилiи, какъ думали они.

Подходила работа къ концу, становилось радостнее на душе у братьевъ, и только скорбная тень на лице девушки печалила ихъ.

- Все груститъ по матери. Не знали, что случилось.

Въ летнюю ночь, когда морской заливъ горелъ въ бриллiантахъ отраженiй, сидела она на ступеняхъ Босфорскаго схода, глядела въ глубокое небо и говорила съ звездой.

- Где ты, мама?

И вздрогнула въ испуге и въ смущенiи, когда красавецъ юноша коснулся ея плеча.

Его длинныя кудри падали черными кольцами, и одно изъ нихъ коснулось ея лица. Коснувшись, обвеяло чувствомъ жгучей ласки.

- Кто ты, зачемъ ты здесь?

Не ответилъ на это юноша, или не поняла она его. Шопотъ страсти, какъ туманъ, застилаетъ глаза; отъ него, какъ отъ сладкаго яда, замираетъ сердце.

- Уйди, я чужая тебъ.

И девушка вырвалась изъ его объятiй.

Не сказала ничего на другой день братьямъ, только перестала ходить въ летнюю ночь на ступени Босфорскаго схода, чтобы не встретить больше дерзкаго.

Она ненавидела его и вспоминала его ръчь, боясь позабыть хоть слово.

- Ты будешь моя, говорилъ онъ, и билось сердце отъ голоса власти.

- Оставь свою печаль, убеждали братья, скоро поднимемъ крестъ; уже радуется светлый духъ матери.

И отъ этихъ словъ еще тяжелей становилось на душе девушки. Точно кто подломилъ цветокъ, а люди, не замечая, говорили о жизни.

Часто не помнила она себя, и когда падалъ въ окно лунный светъ, какъ бледный призракъ, тянулась къ нему. Былъ ли то сонъ, но казалось ей, что чернокудрый юноша опять обнимаетъ ее, жжетъ огнемъ холодныя уста, прижимаетъ къ себе, и оттого пустеетъ сердце. И кто-то другой сталъ жить въ ней. И, думая объ этомъ, она не думала уже ни о чемъ больше.

Не спешила къ братьямъ, позабыла для нихъ слово ласки. И разъ совсемъ не пришла.

Удивились братья.

- Что могло помешать?

И, когда спустились сумерки, поспешили домой.

Было смутно на душе; какъ разсветъ дня передъ казнью, коснулся ужасъ предчуветвiя.

Уже открылись земле светы ночи, когда братья подошли къ дому.

- Отчего не пришла накормить насъ? спросилъ старший братъ, увидевъ сестру на пороге.

Молчала девушка, безъ слезъ плакали глаза.

- Отчего не пришла?

Хотела ответить, но мертвеннымъ шопотомъ шевелились уста. Въ саду звякнулъ мечъ. Оглянулись туда.

Стройный юноша, у котораго змейками сбегали по плечамъ кольца черныхъ волосъ, укрылся въ тени платана.

- Сынъ жреца!

Тогда бросился къ девушке старшiй братъ.

- Это онъ?

Словно упавшая одежда, беззвучно опустилась передъ нимъ девушка.

- Анафема есто си!

И взмахомъ ноги онъ откинулъ ее далеко за порогъ. Пролетелъ въ это время пыльный вихрь, подхватилъ лишнюю песчинку и унесъ къ морскому заливу.

Въ тотъ день, когда подняли надъ храмомъ крестъ, на церковной площади собрались все христiане города, а вдали отъ нихъ стояла кучка нехристiанъ, но не было среди нихъ сына жреца. Онъ навсегда ушелъ изъ города.

А вечеромъ, когда луна посеребрила поднятый крестъ, отъ залива надвинулся белый туманъ, хотелъ коснуться креста, и унесся въ морскую даль.

Можетъ быть, то не былъ туманъ, а поднималась изъ пучины несчастная душа.

И когда, подъ великiй праздникъ, въ храме служилъ впервые епископъ, это она носилась въ вихре урагана вокругъ храма.

Прошло немного времени после того, и на городъ напалъ отрядъ варваровъ.

Пантикапейцы храбро защищали свой городъ, и не мало юношей погибло у его стенъ. Погибли и двенадцать братьевъ строителей.

Ихъ похоронили въ общей могиле у храма и на память векамъ прикрыли могилу плитой.

- Куфи автис ie и ги. Миръ имъ.

Миръ не сошелъ на могилу. Въ ночь подъ великiй праздникъ прилетаетъ туда тень сестры, белымъ колеблющимся светомъ приникаетъ къ изголовью могилы, которая уже не видна людямъ, и тогда плачетъ кто-то въ церковной ограде голосомъ безысходной тоски.

Но не веритъ народъ въ безысходность горя.

Есть слухъ, что долженъ вернуться юноша съ кольцами черныхъ волосъ.

Не тотъ, что загубилъ несчастную. Другой, сердце котораго поетъ светлый канонъ. Онъ придетъ къ могиле, въ ночь подъ великiй праздникъ, подниметъ тяжелую могильную плиту, чтобы мятущаяся тень могла слиться съ тенью братьевъ.

Какъ никогда, сами собой зазвучатъ въ ту ночь колокола стараго храма.

И разнесутъ по земле мелодiю мира и любви.

И разнесут по земле...